Ставка – жизнь. Владимир Маяковский и его круг

Маяковский не скрывал свои отношения с Наташей. Она навещала его не только в рабочем кабинете, но и в Гендриковом переулке, и в Пушкине. Во время отпуска в Крыму и на Кавказе она постоянно была рядом с ним. Но если Осип видел ее по крайней мере один раз, то из-за календарного несовпадения с Лили они пока не встречались: когда у Маяковского начался роман с Наташей, Лили была в отъезде с Кулешовым. Но Лили держалась в курсе происходящего и, разумеется, знала о том, что Маяковский влюблен. Через несколько дней после приезда Наташи в Крым Лили прислала Маяковскому длинное письмо, в конце которого – после изложения более или менее тривиальных известий (о Бульке и ее щенках, ремонте квартиры и различных издательских делах) – содержался призыв, несмотря на шутливый тон, глубоко серьезный:

Ужасно тебя люблю. Пожалуйста не женись всерьез, а то меня все уверяют, что ты страшно влюблен и обязательно женишься! Мы все трое женаты друг на дружке и нам жениться больше нельзя – грех.

Маяковский ответил телеграммой, которая начиналась инструкциями относительно публикации его “Октябрьской поэмы” – получившей здесь свое окончательное название “Хорошо!” – и заканчивалась следующей фразой: “ЦЕЛУЮ МОЮ ЕДИНСТВЕННУЮ КИСЬЯЧУЮ ОСЯЧУЮ СЕМЬЮ”. Когда Маяковский с Наташей вернулись в Москву 15 сентября, на вокзале их встретили Лили – и Рита. “Лилю я увидала тогда впервые, – вспоминала Наташа, – но только секунду, так как сразу метнулась в сторону и уехала домой”. Тот факт, что Лили взяла с собой Риту, свидетельствует: ситуация казалась ей непростой.

Маяковский и Наташа продолжали встречаться, ходили на прогулки, в кино, смотрели “Октябрь” Эйзенштейна. 28 ноября, в свой день рождения, она получила от находившегося в отъезде Маяковского поздравительную телеграмму и почтовый перевод на 500 рублей. Рано утром на следующий день Наташа позвонила Лили, чтобы узнать адрес Маяковского и поблагодарить его. Лили спала, но вопросов задавать не стала, а просто сообщила: Ростов, гостиница такая-то. Наташа вела себя так, как, по мнению Лили, должна была вести себя жена Кулешова, – с пониманием и без ревности. Наверное, Лили уже стало ясно, что молодая библиотекарша не представляет угрозы для их троицы. Видя в Лили подругу, а не соперницу, Наташа и поступала согласно всем правилам игры. Может быть, она уже тогда догадывалась о том, с чем впоследствии ей придется мириться, – в жизни Маяковского есть только одна женщина, которую он по-настоящему любит.

Татьяна 1928–1929

Любить —

          это с простынь,
                        бессонницей
                                   рваных,
срываться,
          ревнуя к Копернику,
его,
    a не мужа Марьи Иванны,
считая
      своим
            соперником.

В. Маяковский. Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви

Татьяна Яковлева в 1932 г.

Осень и зима 1927 года прошли для Маяковского под знаком революционной поэмы. Сам oн считал “Хорошо!” программной вещью, вроде “Облака в штанах” для того времени, но реакция на нее была разной. Для Луначарского это была “Октябрьская революция, отлитая в бронзу”, “великолепная фанфара в честь нашего праздника, где нет ни одной фальшивой ноты <…>”. Противники Маяковского, прежде всего представители РАППа, наоборот, использовали малейшую возможность для того, чтобы накинуться на него. Утверждалось, что Маяковский на самом деле “далек от понимания Октября, его содержания, его сущности”, а то, что он написал, – “«дешевая» юбилейная эпика”. Одновременно были и критики, пытавшиеся смотреть глубже, к примеру, обозреватель харьковской газеты “Пролетарий”, констатировавший, что эпос не принадлежит к лучшим образцам творчества Маяковского:

Здесь он сплошь и рядом срывается и не возвышается над публицистикой невысокого уровня. Против этого поэт может негодовать, он может бороться с этим, но преодолеть свою лирическую “конституцию” ему, по-видимому, не дано.

Когда в октябре Маяковский читал поэму членам московской партийной организации, он обратился перед чтением к публике с просьбой сообщить ему, понятно произведение или нет. В последовавшей дискуссии его – как обычно – критиковали за индивидуализм, за то, что он “рисует отдельных героев, но не показывает массы”, тем не менее большинство слушателей считали, что поэма удачна и по форме и по содержанию. И, к великой радости Маяковского, никто не утверждал, что она “непонятна”. В конце вечера была принята резолюция, в которой говорилось, что “Хорошо!” – “шаг вперед и заслуживает использования ее в практической работе как средства художественной агитации”.