Ставка – жизнь. Владимир Маяковский и его круг

Как бы ни был Маяковский доволен реакцией партийного коллектива, он знал, что она непоказательна. На каждом выступлении противники рьяно пытались его уколоть – и злорадствовали, когда, в их понимании, им это удавалось. Среди хулиганствовавших были и литературные противники, и те, кто приходил только для того, чтобы спровоцировать скандал. Маяковский был блестящим эстрадным поэтом, и его выступления зачастую превращались в настоящее шоу, главным образом благодаря его выдающейся способности парировать нападки публики; этому способствовал его мощный бас, заглушавший всё и всех. Вопросы задавались устно или в записках, которые передавались на эстраду. “А вас никто не читает, никто не спрашивает! Вот вам, вот вам!” – ликовала ленинградская библиотекарша, а в Баку Маяковский получил записку следующего содержания: “Когда у человека на душе пустота, то для него есть два пути: или молчать, или кричать. Почему вы выбрали второй путь?” Маяковский ответил со свойственным ему остроумием: “Автор этой записки забыл, что есть и третий путь: это – писать вот такие бездарные записки”. Публика рыдала от смеха.

В большинстве случаев Маяковский своими молниеносными, убийственными ответами мог расположить зал в свою сторону, но порой комментарии были такими подлыми, что ему казалось, будто вся его жизнь поэта ставится под вопрос, – неужели так ему платят за его преданность революции и рабочему классу? Выступления иногда продолжались по нескольку часов, и по их окончании Маяковский чувствовал себя совершенно опустошенным, “выдоенным”, как он сказал Наташе Брюханенко. За сотни выступлений он собрал такое количество записок – около 20 тысяч, – что даже хотел написать “универсальный” ответ авторам вопросов. Если бы он был написан, то наверняка содержал бы следующие мысли, сформулированные в первом номере “Нового Лефа” за 1928 год под рубрикой (в кавычках) “Вас не понимают рабочие и крестьяне”:

Я еще не видал, чтобы кто-нибудь хвастался так: “Какой я умный – арифметику не понимаю, французский не понимаю, грамматику не понимаю”. Но веселый клич: “Я не понимаю футуристов” – несется пятнадцать лет, затихает и снова гремит возбужденно и радостно. На этом кличе люди строили себе карьеру, делали сборы, становились вождями целых течений.

Любимой эстрадой Маяковского в Москве был Политехнический музей. 20 октября 1927 г., в преддверии десятилетия Октябрьской революции, он читал здесь поэму “Хорошо!”.

Вся жизнь и поэзия Маяковского были связаны с политикой, с коммунистическим строительством и с “местом поэта в рабочем строю”. Но если злободневные вопросы он комментировал охотно, то крупные политические процессы даже не упоминаются в его стихах и письмах – несмотря на то, что 1927–1928 годы отличались событиями, в корне изменившими советское общество. Параллельно с празднованием юбилея революции, воспетой Маяковским в поэме “Хорошо!”, Сталин проводил беспощадную чистку среди своих противников: 14 ноября из партии исключили представителей так называемой левой оппозиции, а через два месяца ее лидер Лев Троцкий и еще тридцать оппозиционеров были сосланы в Алма-Ату. Избавившись от левой оппозиции, Сталин взялся за правую, возглавляемую Николаем Бухариным, который в 1928 году был постепенно обезврежен. Преобразования в экономической области были не менее глубокими. Несмотря на утверждение, что основой построения социализма по-прежнему остается нэп, осуществленная экономическая политика на практике противоречила принципам нэпа: в 1927–1928 годах были сделаны первые шаги по форсированной индустриализации и принудительной коллективизации сельского хозяйства.

Шахты

Радикальные экономические изменения вызывали недоверие и беспокойство на рабочих местах, поскольку люди не были уверены в правилах игры. Недовольство выражалось в бурных дискуссиях, письмах к властям и даже забастовках. Чтобы отвлечь внимание от реальных проблем, руководство партии развернуло кампанию с целью доказать, что трудности являются следствием политического заговора. В марте 1928 года служба госбезопасности (с 1924-го называвшаяся ОГПУ) объявила о разоблачении сговора так называемых буржуазных специалистов в городе Шахты Донецкого бассейна. (“Буржуазными специалистами” называли инженеров и других квалифицированных работников, с которыми после революции сотрудничала коммунистическая власть в отсутствие собственных экспертов – еще в 1927 году только 1 % коммунистов имели высшее образование.) Как утверждалось, инженеры и технологи работали на контрреволюционный центр в Париже, и их обвинили в том, что они подрывали шахты в попытках саботировать советскую экономику.