Ставка - жизнь. Владимир Маяковский и его круг(Без иллюстраций)

Они жили у Елены Юльевны, которая переехала в небольшую квартиру на Голдерс Грин, с каминами и садом. Время проводили так же, как и в Берлине. Осип покупал букинистические книги, Лили — наряды, чаще всего в “Селфриджез”, в сравнении с которым, по ее словам, меркнут все берлинские универсальные магазины. Они приобрели грампластинки марки His Master's Voice и прослушивали их на “грамофоне в чемодане” Елены Юльевны. Так же, как и в Берлине, практически ежедневно посещали кабаре и кинотеатры, где смотрели, в частности, Love parade с Морисом Шевалье (у которого “прелестный англ. акцент”) и последний фильм Эйзенштейна “Генеральная линия”. Среди зрителей в советском посольстве был Джордж Бернард Шоу, и, по словам Лили, он воспринял фильм “как эксцентрику” и “умирал со смеху”. Обедали и ужинали в китайском квартале и в итальянских ресторанах в Сохо — в гостинице “Савой” требовался смокинг, и их туда не пустили. Посетили Виндзорский замок и Итон, где “мальчики в цилиндрах” заставили Лили вспомнить Диккенса. Часто сидели у радио, следили за соревнованием по гребле между Оксфордом и Кембриджем и слушали голос дочери Ллойда Джорджа.

О жизни Маяковского в Москве они не знали ничего, поскольку он не писал. После того как 31 марта они прибыли в Лондон, от него и Бульки пришла только одна телеграмма — “ЦЕЛУЕМ ЛЮБИМ СКУЧАЕМ ЖДЕМ”, — датированная 3 апреля и подписанная “Щенки”. “Письменная диета” на этот раз была очень строгой: с тех пор как 18 февраля Брики уехали из Москвы, они получили лишь два письма и четыре — такие же бессодержательные — телеграммы. “Володик, очень удивлена твоим молчанием”, — упрекала Лили и призывала его писать, но у Володика не было ни желания, ни времени, он был занят борьбой за свою творческую и личную жизнь — и ухаживанием за Норой, той “соломинкой, за которую он хотел ухватиться” во все более безнадежной ситуации.

10 Апреля

10 апреля, на следующий день после встречи со студентами, Маяковский получил от Лили и Осипа открытку с изображением палаты общин. Советник посольства Дмитрий Богомолов передавал ему “дружеский привет”, а лейбористы Р. С. Уолхед и В. П. Коутс спрашивали, когда Маяковский собирается в Лондон.

Но Маяковский о Лондоне не думал. В этот день к нему пришла Наташа Брюханенко, которая помогала ему перебелить “Москва горит” и хотела, чтобы он исправил и одобрил текст. “Делайте сами”, — ответил он. Протестуя, она начала вычеркивать и менять слова. На вопрос, что он думает о ее правке, он каждый раз отвечал “можно” или “все равно”. “Я не помню бук-

Приветствие в журнале “Печать и революция”, которое вскоре в результате политического нажима было изъято из готовых номеров.

вальных выражений, но его настроение, мрачность и безразличие я помню”, — вспоминала Наташа. Когда она собралась уходить, Маяковский спросил: “Вы можете не уходить, а остаться здесь?” Она отказалась. “Я хотел предложить вам даже остаться у нас ночевать”, — произнес Маяковский. Но у Наташи было много дел, и остаться она не могла. Больше она его никогда не видела.

Вечером Маяковский смотрел “Баню” в театре Мейерхольда. “Очень мрачный, он стоял опершись локтем о дверной косяк и курил”, — вспоминал Александр Февральский. Для того чтобы разрядить обстановку, он поздравил Маяковского с тем, что “Правда” напечатала положительную рецензию на пьесу — верным признаком того, что травле пришел конец. “Все равно теперь уже поздно”, — ответил Маяковский.

11 Апреля

Через день после привета из палаты общин Маяковский получил еще одну открытку от Лили и Осипа, в которой, ссылаясь на текст его обычных телеграмм (“ЦЕЛУЕМ ЛЮБИМ СКУЧАЕМ ЖДЕМ”), они просят его придумать новый: “Этот нам надоел”. Если мнение Лили еще имело значение для Маяковского, то подобная брюзгливость вряд ли подняла ему настроение, а после разрыва с Кирсановым и Асеевым он крайне нуждался в положительных импульсах. Если отношения с первым более или менее наладились еще в марте, то с Асеевым все обстояло сложнее — хотя бы потому, что они знали друг друга дольше и были более близки. Лев Гринкруг, который в отсутствие Лили и Осипа взял на себя роль посредника, рассказывал:

Долгое время никто не хотел сделать первого шага, хотя обоим хотелось примириться. <…> В первых числах апреля я решил во что бы то ни стало помирить Маяковского с Асеевым, и апреля я с утра до вечера висел на телефоне и звонил то одному, то другому. <… > Маяковский говорил: “Если Коля позвонит, я немедленно помирюсь и приглашу его к себе”. Когда я об этом говорил Асееву, тот ответил, что “пусть Володя позвонит”, если Володя позвонит, он тотчас же приедет.

И это продолжалось целый день. Наконец, к семи часам вечера, я сказал Маяковскому, что мне надоело звонить по телефону: “Будь ты выше, позвони Коле и пригласи к себе”. Асеев пришел и вечером мы впятером (Полонская, Яншин, Маяковский, Асеев и я) играли в покер. Маяковский играл небрежно, нервничал, был тихий, непохожий на себя.