Стажёр

Тут у меня в голове мысль вспыхнула. Всё вдруг вспомнил: как зам полицмейстера говорил, что у борделя свой хозяин есть, а я ему — что хозяин-то подставной. И недавний разговор про рыбалку... как там Матвей сказал: если изменишь хозяину, тебя как щуку наизнанку вывернут... Что есть такая птица — рыбный филин. И что боссу проститутку пригнали, и не искал её потом никто...

Погоди, Димка, погоди... Если считать, что Филинов и есть тот самый таинственный Рыбак, то всё сходится. Эльвийка эта здесь хозяйничает, но сама же мне сказала, что она слишком дорого стоит... значит, не она главная. А кто? Тот, у кого с ней дела. Кто девок бесплатно получает, и наказывает как хочет. Зачем девку искать, если сам и прикончил... Вот и не искал никто. А труп распотрошили и так разложили другим в назидание... Вот, мол, что с вами будет, ежели чего.

Фух-х... Я аж вспотел весь от таких мыслей.

А Матвей ко мне придвинулся, в бок пальцем ткнул и сказал:

— Ну что, ваше благородие? Вот мы и одни с тобой — только ты да я.

И руку за пазуху засунул.

Глава 30

Матвей потряс стаканчик, перевернул. Кости раскатились по столу.

— А, чёрт, тройка!

Я подобрал кости, сложил в стаканчик. Потряс, бросил.

— Одиннадцать.

— Твоя взяла. Ещё!

На стол легла медная монетка. Капитан взял стаканчик, потряс.

— Один и шесть! Ага!

Мы играли уже полчаса. Играли по-маленькой. Босс всё ещё сидел наверху в кабинете с эльвийской красоткой. Наверное, обсуждал цены на вино.

Когда Матвей сунул руку за пазуху, я уже подумал — конец мне пришёл. Но капитан достал стаканчик с костями и предложил сыграть на интерес.

Нет, это несерьёзно — сказал я. Давай хоть на медяки — для азарта.

Сидим, играем. Матвея будто подменили — спокойный такой, на меня не бросается, знай стаканчик трясёт. Чудеса.

Большие напольные часы бренькнули и принялись бить. Бум-м-м... Бум-м-м...

— Эх, — говорю, — хорошо! Почаще бы сюда наведываться. Тепло, светло, и девушка красивая такая.

— Чего ж хорошего, — буркнул Матвей. — Ага, семь!

Ещё медная монета легла на стол.

— А что? — спрашиваю. — Ого, двенадцать!

— Ха! Везёт нынче... Что, что... Лучше обычная девка, чем ихняя — раскрасавица. Это же чёртова эльвийка, мать её за ногу.

— Что плохого в красивой женщине? — говорю. — Пускай хоть эфиопка будет.

— Эка ты загнул, эфиопка. То человек, а то — эльв поганый. О, семь!

Я потряс стаканчик. Загремели кости.

— И что?

— Тебе не понять, молод ещё. Для меня все они — поганая порода, хоть мужик, хоть баба — самая распрекрасная.

Он сильно потряс стаканчиком. Кости загремели о стол.

— Эх, двойка! Я тебе так скажу — хоть эльвы сейчас смирно сидят и друзьями прикидываются, всё обман! Мне дед рассказывал, как его отец, прадед мой, с ними в походы ходил... Кровь в жилах стынет от такого. Что они творили, эти красавчики, на ночь лучше не вспоминать. Ни чужих не щадили, ни своих. Уж на что орги да гобы злыдни, и в бою бешеные — а с эльвами не сравнить их. Вот где нелюдь нелюдская... не приведи господь.

— Но сейчас-то они не опасные? — я ему так, с сомнением. — Всё тихо, мирно, вон, торговлишка у них...

— Хорошо, государь их в узде держит. И то — из милости. Другой бы загнал туда, где солнце не светит, — хмуро сказал Матвей. — Не в обиду тебе сказано, но с ними дружить — как на груди змею пригреть.

— Но хозяин-то наш не боится...

— То хозяин, не нам чета! — отрезал Матвей.

Сгрёб кости в стаканчик и поднялся. Господин Филинов вышел, по лестнице идёт, отдувается, но вид довольный:

— Поехали!

Пошли мы к выходу. Я обернулся — прекрасная эльвийка на лестнице стоит, нам вслед смотрит. И взгляд у неё, как у старшего эльва на давешнем собрании. Как на тараканов смотрит, что по углам разбегаются — а тапкой кинуть лень.

Вздрогнул я и за Филиновым в дверь выскочил.

***

Дома, в суете общей, кинулся я вокруг дома бегать — вроде как периметр проверять, чтобы не словили меня и к делу не приставили. Потом высунулся — затихло всё. Из кухни ароматы плывут — тут тебе и булочки сдобные, и кровавый бифштекс, и птица жареная всякая. Аж живот свело. Но дело прежде всего.

Подкараулил под лестницей Верочку, выскочил перед ней, как чёрт из коробки.

— Ой, — говорит она, и руку к груди приложила, — это вы, Дмитрий Александрович? Напугали меня.

— Неужто вы меня теперь боитесь, Вера Афанасьевна? — спрашиваю.

Она глазки опустила, отвечает:

— Ну как же... Стыдно мне. Вы же меня в пикантном виде застали. Теперь, небось, и знать меня не хотите больше...

Тут я лицо скорбное сделал, как Гамлет при виде призрака, и говорю:

— Что же мне теперь делать-то, Вера Афанасьевна? Я же с нежными чувствами к вам, и вот такое... Душа моя в смятении, Вера Афанасьевна.

Смотрю — она порозовела, даже ушки запылали.

Взяла меня за руку и нежно так говорит:

— Ах, Дмитрий Александрович! Мы, девушки, над чувствами своими власти не имеем. Всем нам счастья хочется, хоть чуточку. Вы такой добрый, вы поймёте...

Эх, думаю, знала бы ты, какой я добрый! Но виду не подал.

— Хоть и больно мне это слышать, Вера Афанасьевна, но я желаю вам счастья. Только вот не дождётесь вы его...

— Как это — не дождусь?