Стебалово

- Это называется мещанством, малыш, - сказал Серафим. - Консоли, шпалеры, рисованные плафоны... Боже, какое извращение! Эммануэль стала заложницей роскоши. Барство ее растлевает. Неужели ты не замечаешь?

Мальчик похлопал ресницами и ничего не ответил.

- Мы спасаем ее черную душу, Антуан, - продолжал Серафим. - Пусть каналья хиляет в ногу со временем, бес ей спереди! А то того и гляди потеряет нюх и сыграет в собственную сковородку. Люди давно живут в евростандарте, а она понатыкала себе хрен знает что... Разгружай! - скомандовал Серафим братве и потеснил Антуана: - А ты постарайся не болтаться под ногами малыш - как бы тебя кто не зашиб.

Сразу вслед за командой из грузовиков начали вываливаться стулья и столы, вешалки и зеркала, диваны и кресла, шкафы и настольные лампы, линолеум и ковровые покрытия, кафель и обои - мебель и сопутствующие аксессуары были если не черными как ночь, то белыми как день. Евростандарт, ничего не попишешь.

За несколько часов энергичной работы Серафима и его кодлы внутренности дворца, совсем недавно напоминавшие симфонию, стало не узнать: от грозного вестибюля до волшебной Зеркальной галереи не сохранилось ни одного квадратного сантиметра, не затронутого веянием цивилизации. Работали без перекуров. Да и где тут отдохнешь? Чего стоило, к примеру, разобрать и закинуть в грузовик Зеркальную галерею (а ведь ее еще надо было заделать по евростандарту)! Главное парадное помещение для танцев и обедов, Зеркальная галерея, получила название из-за сотен длинных зеркал, вставленных в простенки, стены и переплеты ложных окон, и была рассчитана на прием двух сотен гостей. Зеркала позволяли многократно увеличивать пространство на визуальном уровне и умножали количество гостей до пяти-шести сотен, что, понятно, щекотало амбиции гостеприимной и честолюбивой хозяйки. Иногда ей казалось, что за трапезой, устроенной в честь успешного завершения той или иной сделки, аферы или преступления, присутствует не сто -- сто пятьдесят авторитетов и чинов Отвязного, но вся политическая и воровская знать мира. Кроме того, зеркала, обращенные в сторону парка, отражали небо и землю, создавая неповторимую атмосферу галереи, открытой преступному миру с четырех сторон света. Знаменитый плафон с изображениями небесных высей и парящих в воздухе убиенных душ уголовного сообщества доставил больше всего хлопот браткам-ремонтникам, его пришлось выносить впятером. (Плафон имел свойство иллюзорно увеличивать высоту потолка до такой степени, что на него как-то раз положил глаз миллиардер Шитиньский и давай насиловать Эммануэль своими миллиардами: продай, сука, и все! Однако сука не сломалась, люстра по сей день висит во дворце.) Нетрудно прикинуть, сколько сил пришлось вложить ребятам Серафима, умеющим разве что убивать, выламывать руки да крутить баранки, чтобы не только вытряхнуть хлам из дворца, но и заклеить стены, провести противопожарную сигнализацию, раскидать по всем залам новую мебель, натянуть натяжные потолки чуть ниже барельефных (на старых потолках красовались все те же оргии и мордобои: от Трои до Аль-Капоне). И тем не менее к шести часам вечера ремонт был закончен.

- Что ж, - сказал Антуан, - станем безусловно современными.

- Ты француз? - спросил Серафим.

- Наполовину, - ответил Антуан. - Одно время меня звали Сулембеком. А когда я нашел свою вторую половинку, Эммануэль, она сказала, что я буду Антуаном.

- Тяжело менять имя, малыш?

- В первый раз тяжело. - Антуан пожал плечами. - Потом привык. После третьего раза не парит.

- Это точно.

- Антуан - мое двенадцатое имя.

- А как же тебя звали вначале?

- Джоном... Или Андреем. Да какая разница? Если ты постоянно тусуешься с академиками и президентами, невозможно долго носить одно имя.

- Так что, все твои бабы были блатными?

- Ну, почему все, - засмеялся Антуан, - бабы? Всякие были. И бабы, и...

- Но в основном-то, - строго откашлялся Серафим.

- В основном да, - согласился мальчик. - Гагары.

- Тебе бы с бейбой конкретной прессоваться, Антуан, а не с черной корзиной. Она же в десять раз тебя старше.

- Ну, уж не в десять...

- Я серьезно: найти тебе девчонку-промокашку? - предложил Серафим.

- А что мне с ней делать?

- Это уж тебе решать. Сходите на дискотеку, глотнете колес, оттянетесь, - что все молодые делают? А ты как старик - со старухой с этой, Эммануэль.

- У промокашек... - Антуан задумался. - Нет, спасибо, конечно, но... я люблю Эммануэль, - решил он.

- Надеюсь, дело в деньгах? - Серафим с подозрением посмотрел мальчишке в лицо.

- Отлипни, - попросил Антуан, отвернувшись.

- Ну, прости. - Серафим пожал плечами. - Любовь так любовь, я понимаю.

- Ни фига ты не понимаешь.

- Она же блатная, малыш. Что будешь делать, когда Эммануэль загасят?

- Она не такая.

- Увы, мальчик, - не отлипал Серафим. - Она уголовница. А всех уголовников рано или поздно гасят. На худой конец, сажают.

Антуан звонко захохотал:

- На худой конец сажают!

- Ты чего? - не понял Серафим.

- На худой конец сажают! Ха-ха-ха-ха! - повторял испорченный подросток. - На худой конец сажают! Ха-ха-ха-ха!