Стеклянная клетка

— И красное яблочко кислым бывает, — фыркнул Эндре Савитта (с двумя «т»). — Вот что я вам доложу. — И ткнул его в грудь сильным, твердым пальцем. — Это у вас тут жизнь — лучше не надо, — победоносно заключил он.

Бунт

Магдольне добираться домой близко, а Густи — далеко, поэтому за детьми по субботам заходит он, она же успевает до их прихода еще забежать в магазин, прибраться и даже обед состряпать по-быстрому. Так и в тот день, в субботу третьего августа, летела она опрометью домой, спеша для видимости опередить мужа (что ей и удалось), спеша с нечистой совестью, но тайным торжеством, еще бы: если вполне приличного вида газетчик, не какой-то грязный нахал или хулиган, и молодой, приметил, отличил ее — это что-нибудь да значит, жаль только, не перед кем похвалиться, к Юли обратно не побежишь и Густи не скажешь, мужику какой прок говорить о таких вещах, все равно не поймет, подумает еще, балда, будто ей этот парень приглянулся; рыжая Халлиха, та бы поняла, но и с ней не поделишься, хотя, знай она, позеленела бы от зависти, а с тетушкой Мартон, приветливой старушкой соседкой, которая за их детишками присматривает (и сегодня к ней придется на вечер отвести), с тетушкой Мартон как-то неловко. И Магдольна без дальних размышлений поставила быстренько воду и зашла в комнату переодеться, мимоходом посмотревшись, правда, в зеркало — и та, зазеркальная Магдольна Гомбар, слегка удивленным взглядом подтвердила: до чего изменили ее все-таки эта новая прическа, новый силуэт; даже походка словно чуть-чуть уже не та. Наклонясь, она схватилась было за подол, чтобы стянуть платье через голову, но выпрямилась, передумав: так недолго прическу испортить, а жаль, здорово у Юли получилось. Надо же: пивом! Скажи ей кто, не поверила бы, подумала, смеются.

И решила: нет, не буду переодеваться — и с замирающим сердцем бросилась на кухню за передником. Еще бы не с замирающим: слыханное ли дело, настолько новое платье не щадить, прямо так к плите становиться, для домашней возни, стряпни и прежнее бы сошло, затрапезное ситцевое. Но коли уж так все повернулось, того и гляди муж вернется, а обедом и не пахнет, нечего тратить время на переодевание. И, завязав перед зеркалом фартучек и тщательно оправив воротник, она поспешила обратно на кухню: вода закипела, скорей вермишель. Едва всыпала — дети с отцом тут как тут. И у обоих в руках по шоколадке: ну, конечно, балует их папка, это проще всего, она стирает, гладит, готовит на них, она им шлепка, если плохо себя ведут, а папочка — конфетку; что ж, не бранить же их за это, а ему попробуй втолкуй. Густав Виг отводит детей в комнату, раздевает младшего — старшая уже сама умеет, и отправляет обоих в постель: после обеда и дома полагается поспать.

— Дай чего-нибудь поесть, — выходит он на кухню.

— Обед уже готов, потерпи десять минут, — отвечает Магдольна, но Густи канючит: ну чего-нибудь, пока.

— Вон хлеб возьми, — пожимает она плечами, — ветчины себе отрежь.

Муж берет нож, пристраивается у окна на табуретке.

Магдольна откидывает вермишель, нарезает мелкими кубиками кусок копченого окорока, прибавляет сала и поджаривает, ощущая на себе мужнин взгляд и мысленно усмехаясь: чего это он, неужто новое платье заметил, интересно, всегда одна жратва на уме. Дожевав, Густи покорно разворачивает газету в ожидании обеда, а она опрокидывает вермишель на сковородку с ветчиной, перемешивает, разогревает с жиром, ставит на стол тарелки, сметану, водружает на середину сковороду и накладывает уже, но Густи все смотрит неопределенно поверх газеты, будто не зная, как отнестись к тому, что видит.

— В парикмахерской была? — осведомляется он, усаживаясь с женой за стол.

— А тебе что?! — ощетинивается Магдольна.

— Совсем неплохо, — замечает он, еще раз взглянув и склонясь с этим лаконичным замечанием к тарелке.

Его совесть тоже не совсем спокойна, будто запрет какой нарушил, хотя намерение — еще не проступок, да и кто на баб не пялится, даны же на что-то глаза мужику; но чувство такое, словно надо оправдаться, рассказать подробно, к чему он не привык, как прошел день в мастерской и почему от него пивом пахнет, женский нюх на это острый, сразу что надо и не надо учует. Но Магдольна сама пила и не чувствует ничего, однако выслушивает все про мастерскую: дескать, короткое замыкание случилось, станки встали, хотя, в общем, ничего страшного, заготовки еще оставались, а подручный его узнал, что у него именины, поздравил, ну и пива бутылку принес, пришлось самому еще три поставить, иначе нельзя, сама понимаешь, а раз такое дело — и Лаци Мазур с Лехелом Варгой тоже по три выставили, не помногу, конечно, вышло на брата, угощали всех, но настроение поднялось, приятно так, знаешь, по-субботнему время провели.

Магдольна встала, собрала грязную посуду.

— Слушай, что это они учудили с твоей головой? — спросил он вдруг.

— Не нравится — не смотри! — отбрила она, при-готовясь уже к перепалке.

— Да почему не нравится, — от чистого сердца рассмеялся Густав Виг, — что́ ты так сразу на дыбки, как хомячок? Наоборот, очень тебе идет.