Стеклянная клетка

Великая депрессия 30‑х годов несколько умерила восторги энтузиастов. Экономический крах породил бурные протесты в адрес машинного века, восторженно прославлявшегося в 20‑е годы. Профсоюзы и религиозные объединения, воинствующие литераторы и отчаявшиеся граждане – все ополчились против машин, уничтожающих рабочие места и их владельцев. «Не машины и не механизмы породили феномен безработицы, – писал автор нашумевшего в те годы бестселлера “Man and Machines” (“Люди и машины”), – но именно они превратили безработицу из легкого раздражающего недоразумения в истинное бедствие человечества. …Чем лучше мы научимся производить, тем хуже мы будем жить» [17]. Мэр калифорнийского города Пало-Альто написал письмо президенту США Герберту Гуверу, заклиная его принять меры противодействия в отношении «чудовища Франкенштейна», технологического монстра, бича человечества, который грозит «пожрать нашу цивилизацию» [18]. Временами и само правительство нагнетало подобные страхи. В докладе, изданном одним из федеральных ведомств, заводские машины были названы вещами, «опасными, как дикие звери». Бесконтрольное шествие прогресса, писал автор доклада, обезоружило общество в борьбе с его негативными последствиями [19].

Тем не менее Великая депрессия не смогла полностью погасить пыл мечтателей, подобно Оскару Уайльду чаявших наступления машинного рая. В каком-то смысле именно ее конец сделал продвижение прогресса более желательным. Чем бо́льшими врагами становятся нам машины, тем с бо́льшим пылом мы жаждем подружиться с ними. «Мы поражены, – писал в 1930 году великий британский экономист Джон Мэйнард Кейнс, – новой болезнью, пока незнакомой большинству читателей, но которая очень скоро станет широко известной. Имя ей – технологическая безработица». Способность машин брать на себя работу подтолкнула экономику создавать новые высокооплачиваемые рабочие места. Однако Кейнс уверял своих читателей в том, что это лишь симптом «временной фазы несовершенного регулирования». Рост и процветание еще вернутся. Душевой доход увеличится. И очень скоро благодаря талантам и эффективности механических рабов нам не придется бояться потери работы. Он полагал, что, возможно, через сто лет, к 2030 году, технический прогресс избавит человечество от «борьбы за существование» и приведет нас к конечной цели – «экономическому счастью». Машины станут делать за нас еще больше работы, но это уже не будет причиной для тревоги, страха или отчаяния. К тому времени мы научимся распределять материальные блага на всех. Единственной оставшейся проблемой станет необходимость с пользой распорядиться бесконечными часами досуга, научиться «наслаждаться» жизнью, а не «бороться» за нее, изо всех сил толкаясь локтями [20].

Однако мы продолжаем бороться, и можно с полной уверенностью биться об заклад, что экономическое благословение к 2030 году на нашу планету не снизойдет. Кейнс предавался слишком радужным надеждам во мраке кризиса 1930 года, но, по сути, оказался прав в самом главном. Депрессия и в самом деле оказалась явлением временным. Экономический рост возобновился, рабочие места появились, доходы увеличились, а компании продолжали покупать усовершенствованные машины. Экономическое равновесие, пусть даже пока и хрупкое, восстановилось само. «Добродетельный круг» Адама Смита продолжил свое вращение.

В 1962 году президент Джон Кеннеди, выступая с речью в Западной Виргинии, заявил: «Мы верим, что если люди обладают талантом изобретать машины, лишающие людей работы, то они обладают и талантом вернуть тех же людей на работу» [21]. Эта речь была типичной для Кеннеди. Простые слова звучали веско: люди, талант, работа, талант, люди, работа. Барабанный маршевый ритм приводит к единственному выводу – «вернуться к работе». Для тех, кто слушал тогда Кеннеди, эти слова, должно быть, прозвучали как конец истории. Но в тот момент, когда они произносились, новая глава уже началась.