Стеклянная женщина

Эйидль и Биргит усыновили Пьетюра, когда ему было около двенадцати весен, хоть сам он не мог точно назвать свой возраст. Его нашел один купец. Он тогда бродил среди обломков застывшей лавы у подножия Геклы и питался листьями и ягодами, тощий, как весло, и вымазанный грязью с ног до головы, словно вылепленный из земли. Купец приманил его ломтем хлеба, затащил на свою подводу, связал ему руки и ноги и попытался продать в рабство. Однако никто не захотел покупать Пьетюра, потому что он скалился, рычал и щелкал зубами, когда к нему приближались. Купец привез его в Стиккисхоульмюр, рассчитывая сторговаться с кем-нибудь из датчан, чтобы они отвезли его в Данию и показывали как местную диковинку.

Однако Биргит совершенно пленилась им. У них с Эйидлем не было собственных детей, и она решила, что станет о нем заботиться. Эйидль сперва воспротивился, но она так умоляла, что он сдался, и они взяли Пьетюра к себе. Сельчане, узнав об этом, пришли одновременно в ужас и восторг.

Я в то время путешествовал в чужих краях, и мальчишка с дикими глазами, который едва-едва умел говорить, меня не слишком занимал. Он ходил в отрепьях, босой, и люди хохотали над бедняжкой Биргит, которая бегала за ним с башмаками, а поймав его, принималась целовать.

Катрин рассказывала, что за пять лет мальчик мало-помалу утихомирился и привязался к Биргит, однако с Эйидлем они не сошлись. До соседей часто доносились гневные отповеди, сменяющиеся криками боли: Эйидль наказывал приемного сына за непослушание.

С годами Пьетюр стал покладистей, а к своей восемнадцатой весне уже мог сойти за родного сына Эйидля, когда бы не темные волосы и глаза. Однако летом из их дома как-то раз послышались дикие вопли и женский визг.

Потом наступила долгая тишина.

Я старался не обращать внимания на сплетни, но Катрин рассказала, что после этого Пьетюра не видели несколько дней. Люди радостно потирали руки в полной уверенности, что Эйидль убил его. Однако Эйидль сам пришел ко мне, бледный, и сказал, что Пьетюр сбежал и наверняка отправился на юг на торговом корабле. Не соглашусь ли я помочь ему отыскать мальчишку?

– Почему я? – спросил я его. – Разве ты не должен сам отправиться за своим сыном?

– Он меня даже слушать не станет. А ты – человек значительный. И ты хорошо умеешь… убеждать. – Тут его губы скривились от отвращения.

Я рассмеялся.

– Это не торговая сделка, Эйидль. И Пьетюр не датский купец, его не прельстишь парой локтей полотна или бараньей вырезкой. Отправь на поиски кого-нибудь из его друзей.

– У него нет друзей. Сельчане его ненавидят, а он ненавидит их. Прошу тебя, Йоун.

Эйидль умолял и торговался. Он даже пообещал, что станет всячески превозносить меня на альтинге. Мол, если собравшиеся услышат, что он, Эйидль, считает меня мудрым и опытным bóndi, я смогу получить в свое владение новые земли на полуострове Снайфедльснес.

– Быть может, Йоун, тебе позволят торговать и на севере тоже.

Я кивнул.

– Говоришь ты убедительно, но я ведь не могу притащить его силком. К тому же я слыхал, что вы с ним в последнее время… не слишком-то ладите.

Эйидль скривил губы.

– Я пытался перевоспитать его, пытался спасти. Им владеет дьявол. Но только Биргит теперь тоскует по нему.

Он отвел глаза, но я успел увидеть, что в них на миг мелькнуло нечто похожее на боль. Похоже было, что исчезновение мальчика и впрямь стало для него ударом.

Я вздохнул.

– Что ж, попробую.

Выследить Пьетюра оказалось делом нетрудным: слухи о смуглом исландце-дикаре привели меня на северное побережье. Укладывая на дно лодки камни, чтобы ее не унесло в море, я вдруг заметил Пьетюра, бегущего вдоль берега. За то время, что я не видал его, он вырос, но, по-видимому, жил впроголодь и так исхудал, что походил на тонконогого, чересчур быстро вытянувшегося жеребенка.

И тут я увидел, что следом за ним с криками и хохотом бегут двое дюжих мужчин. Поначалу я решил, что это игра, но лицо Пьетюра окаменело, глаза расширились. Таких глаз я больше ни у кого не видел – темная медь в обрамлении длинных черных ресниц. Однако в эти мгновения они были полны ужаса.

– Стойте! – закричал я, загораживая путь его преследователям. – Оставьте мальчишку в покое. Он напуган, это и дураку понятно.

– Кого это ты назвал дураком? – осклабился один из мужчин.

– Отрежь-ка его дерзкий язык, – прорычал второй и положил руку на пояс.

Я тоже положил руку на пояс, на рукоятку ножа.

– Погоди! – воскликнул первый, вытянув перед собой руки. – Ты Йоун Эйрихссон из Стиккисхоульмюра.

Он слегка покачивался, и было видно, что он пьян.

Я коротко кивнул.

– Он самый.

Незнакомец повернулся к своему приятелю.

– Йоун привозит в наши края мясо и зерно, а вдобавок еще и дерево и сукно из Дании. – Он икнул. – Брось нож, Болли.

Болли сердито хмыкнул и опустил руки.

– Улепетнет же, – проворчал он, кивая в сторону убегающего Пьетюра.

– Что он натворил? – спросил я. – Он совсем еще мальчишка.

– Он не здешний. Даже собственных родителей не знает. Тут всем известно, что этот паршивец – найденыш, – буркнул Болли.

– Он сын Эйидля и Биргит из Стиккисхоульмюра.

– Эйидля? – Он сплюнул. – Тем хуже.