Стеклянная женщина

У Паудля изумленный вид, но у Роусы нет ответа на его вопросы – по крайней мере, такого ответа, чтобы Паудль, выслушав ее, не набросился на Пьетюра или не счел ее помешанной.

Время течет. Все трое, избегая встречаться друг с дружкой взглядами, следят за игрой теней, молча смотрят, как Йоуна бьет дрожь, как он стучит зубами. Роуса задремывает, уронив подбородок на грудь, и тут же просыпается.

Пьетюр с мрачным видом возвышается над ней, положив руку на пояс. В глазах его Роуса читает, что он сейчас перережет ей горло. Этот взгляд неумолим и жесток, как взгляд кречета, и в нем читается одно лишь непреодолимое желание убивать. Роуса отчаянно мотает головой. Нет, пожалуйста, не надо! Она открывает рот, но ей не удается даже набрать в грудь воздуха. Он наблюдает за ней, и три прерывистых вдоха спустя она отводит глаза. Тогда он отворачивается и продолжает промокать полотенцем лоб Йоуна.

Паудль ерзает, косится на Пьетюра и коротко улыбается Роусе, но она не может улыбнуться в ответ: ее лицо превратилось в застывшую маску.

Потерев лицо ладонями, Пьетюр встает.

– Нас ждет скот. И надо снова прочистить дорожку в снегу. Идем, Паудль.

– Я останусь с Роусой.

– Ты пойдешь со мной. – Голос Пьетюра звучит глухо и твердо. Обращаясь к Роусе, он продолжает: – А ты позовешь меня, если Йоуну станет совсем худо.

«И что же ты тогда сделаешь?» – чуть было не вырывается у Роусы. Но Пьетюр смотрит на Йоуна с такой безнадежностью, что она молча кивает.

Пьетюр снова выходит в метель, и Паудль, бросив на Роусу короткий и полный отчаяния взгляд, следует за ним. Мир за дверью превратился в смутно различимый за снежной завесой хаос белых пригорков и кочек, состоящих изо льда и воздуха. Ничего не видно уже на расстоянии вытянутой руки, и кажется, что жизни за пределами дома больше не существует. Ежась от холода на пороге, Роуса провожает взглядом Пьетюра и Паудля, которые отошли всего на пару шагов и уже превратились в неясные силуэты. Еще два шага – и снег поглощает их целиком.

Роуса принимается за вязанье, надеясь, что постукивание спиц заглушит кряхтение Йоуна, но невольно прислушивается к каждому его вдоху. Ей хочется снова увидеть кречета, взглянуть на странные предметы на полу, но ноги и руки будто окаменели.

Йоун хрипло дышит в такт стонущему за окнами ветру и ежится, словно ребенок, у которого прихватило живот. Роуса кладет ладонь ему на плечо. Он весь горит. Она прижимает к его лбу мокрое полотенце, смачивает ему щеки, подбородок, грудь.

От этих движений между ними возникает поразительная близость. Вот он – человек, который ложился на нее сверху и овладевал ею. Но в то же время она как будто впервые касается его, ощущает жар его кожи, разглядывает неровные и извилистые шрамы, покрывающие его грудь и спину. Что могло так его изувечить, почему эти раны так и не затянулись, но превратились в выпуклые рубцы?

Роуса убирает волосы со лба Йоуна. Он словно бы сделался меньше ростом.

Она медленно наклоняется и целует один из шрамов на его груди. Губами она чувствует, как сокращается его сердце, как расширяются и сжимаются укрытые ребрами легкие.

Он дергается. Она отшатывается, но он так и не приходит в себя.

Кречет в темноте взъерошивает перья; Роуса снова вздрагивает от неожиданности и поеживается, услышав его крик. Ей вспоминается другая легенда. Когда-то, в стародавние времена, толстушка куропатка и кречет-охотник были братом и сестрой, но однажды в приступе ярости кречет растерзал свою не умеющую летать сестрицу, жадно проглотил ее мясо и издал полный страшной муки крик, который эхо разнесло далеко-далеко. С тех пор кречет всегда охотится на куропаток. Он так дико кричит, потому что отныне его удел – быть убийцей вопреки собственной воле.

Роусу охватывает липкий ужас, и ноги не слушаются ее, но все-таки она берет свечу, поднимается и идет к птице, как будто ее тянет туда невидимой нитью.

С каждым движением страх только нарастает. В четырех шагах от кречета она останавливается и всматривается в темноту в поисках вещей, которые лежали здесь совсем недавно.

На полу ничего нет.

Она возвращается мыслями к событиям прошедшего дня. Когда Пьетюр успел все унести? Она припоминает, что задремала ненадолго. Но куда же он спрятал письма? Ее саги? И те, другие листочки, исписанные непривычной к такой работе рукой? Роуса опускается на пол, прислоняется лбом к доскам и закрывает глаза. Она так устала, что готова расплакаться. Дерево нагрелось от идущего снизу жара.

Она снова открывает глаза и вдруг видит, что уходящий в темноту пол испещрен дюжинами глубоко прорезанных в нем угловатых символов.

Руны.

В голове у нее проносится целый вихрь мыслей. Она вдруг догадывается, почему чердак все время заперт, почему ее муж не пускает в дом чужих, почему он запретил ей подниматься сюда. Но кто вырезал эти руны? Не он же сам.

Пьетюр? Люди поговаривают, будто он язычник.