Стеклянные пчелы

Шлифованный кусок кварца величиной с утиное яйцо – к такому выводу я пришел, сравнив дымчатого с початком камыша, к которому тот почти пришвартовался. Эти камышовые початки я хорошо знал с детства. Мы их называли «щетками для мытья цилиндров» и изгваздали болотным илом не один костюмчик, пытаясь сорвать такую щетку. Надо выждать, когда болото замерзнет, но и тогда приближаться к зарослям камыша опасно, потому что лед там тонкий и полно полыней.

Идеальным сравнительным образцом был комар, украшавший лист росянки, как резная миниатюра. Росянка мне тоже уже сто лет знакома. Мы выкапывали ее во время наших рейдов по болотам и сажали в террариумы. Ботаники зовут росянку «плотоядным растением» – маленькая хрупкая травка с таким брутальным определением невольно вызывала уважение. Когда дымчатая кварцевая штука, качаясь, как маятник, снизилась почти к самому краю болотца и оказалась совсем рядом с листьями росянки, я увидел, что она действительно гораздо крупнее пчел.

Напряженное монотонное наблюдение чревато видениями. Это знает всякий, кому доводилось долго выслеживать глазами цель среди снегов, в пустыне или в конце бесконечной, прямой, как шнурок, улицы. Мы начинаем видеть сны, зрительные образы приобретают власть над нами.

Росянка – хищное плотоядное растение-каннибал. С чего я так подумал? Мне показалось, что я увидел эти красноватые листья с клейкими цепкими усиками, как будто увеличенными до гигантских размеров. И садовник как будто швырял им корм.

Я протер глаза. Что за бред мерещится мне в этом саду, где крошечное становится огромным? Одновременно я услышал внутри себя сигнал, как будто сработал будильник, как сирена автомобиля, что несется с нечеловеческой скоростью. Я, должно быть, узрел что-то недозволенное, позорное, что меня так напугало.

Дурное место. Я в замешательстве вскочил со стула, первый раз с тех пор, как сел, и оглядел болото. Дымчатый подлетел ближе, застыл в воздухе и направил на меня свои выпущенные щупальца. Я не смотрел на него. Меня захватило другое зрелище, на которое этот прибор и навел мой взгляд, как легавая наводит охотника на куропаток.

Росянка была по-прежнему крошечной. Комар уже превратился в ее обед. Но рядом с кустиком росянки в воде лежал красный предмет непристойного вида. Я направил на него бинокль. На этот раз я совершенно проснулся, никакого обмана зрения быть не могло.

Болотце было коричневой мшистой лужицей, поросшей по краю камышом и, как мозаикой, покрытой листьями водяных растений. На одном из этих листьев и валялось это скабрезное нечто, его было очень ясно видно. Я еще раз проверил, ошибки быть не могло: это было человеческое ухо.

Я не заблуждался: отрезанное человеческое ухо. Я был в здравом уме и мыслил совершенно ясно. Я не пил вина, не принимал наркотиков, даже не курил. По причине пустых карманов я давно уже вел исключительно трезвый образ жизни. И внезапными видениями или галлюцинациями, подобно Каретти, не страдал.

Я стал медленно исследовать болото и с возрастающим ужасом обнаружил, что оно усеяно отрезанными ушами! Я различил большие и маленькие, хрупкие и грубые, и все были отсечены острым инструментом.

Одни лежали на листьях водяных растений, как и то, что я обнаружил первым. Другие были наполовину прикрыты листьями, некоторые нечетко мерцали сквозь коричневую болотную воду.

Меня затошнило, как от приступа морской болезни или как будто я обнаружил стоянку каннибалов. Какая провокация, какой бесстыдный вызов! Да тут черт знает что творится. Возня аппаратов, на которой я так был сосредоточен, как будто исчезла, я ее больше не воспринимал. Может быть, это все вообще был мираж.

Одновременно меня охватил ужас близкой опасности. Колени у меня подломились, и я рухнул в кресло. Не в этом ли кресле сидел и мой предшественник, прежде чем бесследно исчез? Не его ли уши валяются там в болоте? У меня зашевелились волосы на голове. Тут уже не устройство на работу, тут речь о жизни и смерти. Если я выйду из этого сада живым, можно считать, что мне повезло.

Надо сообразить, что теперь делать.

16

Вообще-то мне следовало бы насторожиться с самого начала, как только я начал восхищаться творениями Дзаппарони. Ничего хорошего они не предвещали. Как я мог быть таким легкомысленным, я, такой опытный! Но что тут проку от опыта?

Брутальное зрелище отрезанных ушей меня ошеломило. Но в таком месте это явление, судя по всему, почти обычное. Разве это не логичное последствие технического перфекционизма и дурмана? Не этим ли все заканчивается? Какая еще эпоха мировой истории, если не наша, так богата расчлененными телами и отсеченными кусками плоти? Люди бесконечно воюют от начала времен, но я не могу вспомнить, чтобы в какой-нибудь «Илиаде» теряли руки или ноги. В мифах расчленителями назначаются чудовища, изверги вроде Тантала или Прокруста.