Стеклянные пчелы

Я рассматривал ухо с одним желанием: чтобы это оказался призрак, произведение искусства, кукольное ухо, никогда не знавшее боли. Но оно превратилось в собственное отражение из моего подсознания, которое я с самого начала и всегда, как только увидел, воспринимал как средоточие этого сада и при виде которого в моем сознании сформировалось слово «слышу». В Астурии, когда мертвые тела выбрасывали из гробов, скомпрометирован был сам род человеческий. Мы знали, что после такого начала дальше будет только одно зло, ибо мы вошли во врата ада.

Теперь же я наблюдал творение интеллекта, отрицающего свободный и нетронутый человеческий облик. Этот интеллект измыслил каверзу. Он исчислял свое творение человеческими силами, как мы привыкли исчислять лошадиными. Он возжелал разъять человека на части, равные и измеримые. Для этого человека приходится уничтожить, как до этого была уничтожена лошадь. Над входом в этот парк должен вспыхивать такой предупреждающий знак. И кто с ним согласен, кто признает его, тот здесь найдет себе применение.

22

Позорный знак, волчий билет. Так сутенер, заманивая человека в дурное место, всучивает ему в руки развратную картинку. Мой демон меня предупреждал.

Когда я осознал эту западню, меня охватила слепая ярость. Старый вояка, кавалерист, ученик Монтерона дожидается милости у порога пошлой лавки, где его пугают отрезанными ушами, хихикая за занавеской. До сих пор я сражался честно, с открытым забралом, и ушел в отставку до того, как эти стервятники стали оставлять за собой выжженную землю. Здесь готовят новые фокусы и чудеса в лилипутском стиле. Первым делом – эффектный занавес, потом он открывается – а там сюрприз. У них не будет недостатка в полицейском надзоре. Есть на свете страны, где каждый следит за каждым и сам на себя доносит, если понадобится. Это дело не для меня. Я довольно насмотрелся в жизни, по мне, так лучше уж в игорный дом.

Я опрокинул столик и отшвырнул ухо ногой прочь. Дымчатый заерзал, задергался вверх и вниз, как шпион, чтобы разглядеть происходящее под разным углом. Я метнулся к сумке для игры в гольф и выхватил железную клюшку помощнее и замахнулся. Прозвучал короткий предупреждающий сигнал, вроде того, что слышны в бомбоубежище. Но я не стал сомневаться, я развернулся как следует и врезал дымчатому клюшкой, да так, что раздробил его на куски. Из живота у него выскочила спираль. Потом он вспыхнул и загорелся в нескольких местах, как петарда, и из него повалил красно-бурый дым. «Закрыть глаза!» – скомандовал голос. Брызги разлетелись во все стороны и прожгли дыру в рукаве моего пиджака. Голос напомнил, что в павильоне имеется мазь от ожогов. Я нашел тюбик в своего рода сумке для противовоздушной обороны, которую я уже видел тут в беседке. Никаких видимых повреждений на руке не было. Взрыв, видимо, был не сильный.

Голос звучал синтетически, как из механического словаря, и подействовал на меня отрезвляюще, словно дорожный знак. Опять я не в ладах с собственной головой, вот – вышел из себя, взбесился. Это моя старая ошибка, вечно поддаюсь на провокации. Надо остыть. В игорном доме, например, я планировал даже обиды скрывать. Ничего, справлюсь. Вопрос только в том, как мне отсюда выбраться, потому что после такого никто меня, конечно, тут на работу не примет, это очевидно.

Я потерял всякое желание вникать в интимные подробности жизни Дзаппарони. Хватит с меня, насмотрелся.

23

Солнце уже клонилось к горизонту, но все еще согревало парк, совершенно спокойный и мирный. Пчелы все еще жужжали среди цветов, настоящие пчелы, в то время как роботы-призраки скрылись. Предполагаю, что у стеклянных пчел сегодня был большой день, день великих маневров.

День был долгий и жаркий. Я растерянно стоял в кустах и таращился на тропинку. Из-за поворота показался Дзаппарони. С чего вдруг мне стало жутко при его приближении? Я не тот страх имел в виду, что внушают власть имущие, когда видишь их рядом с собой. Скорее, это было неопределенное чувство вины, укор совести. Вот так же я стоял тогда с измазанным лицом и в разодранном в клочья костюме, когда в переднюю вышел отец. И зачем я попытался запихнуть ногой отрезанное ухо под опрокинутый столик в надежде, что Дзаппарони не заметит? Я сделал это не столько, чтобы скрыть мое любопытство, сколько из ощущения, что на него это не произведет никакого впечатления.

Он медленно подошел ко мне, остановился и посмотрел на меня своими янтарными глазами. Теперь они были глубокие темно-коричневые с искрами. Его молчание меня угнетало. Наконец, он заговорил:

– Я ведь вас предупреждал: остерегайтесь пчел.

Он взял в руки клюшку для гольфа и посмотрел на раскаленное железо. Оно все еще кипело. Его взгляд скользнул по дымчатым осколкам и зацепился за мой рукав. От него ничего не скрыть. Он произнес:

– Вы попали в одну из безвредных.