Стеклянный ангел

На улице его встретил нежданчик. Это слово Миша позаимствовал из Сашкиного лексикона. И оно как нельзя лучше подходило к тому, что происходило или собиралось произойти в этот тихий ноябрьский вечер, который как в мамином любимом фильме, вдруг перестал быть томным.

— Ну что, Михаил Плетнев, поговорим, — сказал Сенин, и, цыкнув, сплюнул сквозь зубы, явно метясь на Мишин ботинок. Миша успел убрать ногу, и ответил, все еще стараясь быть вежливым и доброжелательным:

— Говори. Только быстро. Я тороплюсь.

— Не здесь, — сказал Сенин. — Садись в машину, съездим в одно местечко.

— Не поеду я с тобой никуда, — сказал Миша, и демонстративно засунул руки в карманы брюк. Посвистывая, пошел прочь.

— Сышь? — презрительно хмыкнул в след Сенин.

Миша замедлил шаг, уговаривая себя не вестись. Но как говорится — «Не вынесла душа поэта…», обернулся, переспросил вежливо.

— Что ты сказал? Повтори…

— Бздишь, говорю, в смысле — очкуешь? В том плане, туалетную бумагу нести уже или обождать?

— Это ты сейчас с кем разговариваешь? — поинтересовался Миша. — В смысле — на каком диалекте гутаришь, в том плане, что если вас не затруднит, сир, извольте перевести на русский.

— Ах, да, ты же у нас мастер слова, по-простому не понимаешь, — издевательски осклабился Сенин. — Хорошо давай по интеллигентному. Боишься, мальчик? Слабо тебе со мной сейчас в одно место съездить, поговорить?

— Не слабо, — сказал Миша, — поехали.

Через пять минут они неслись по скользкому шоссе в Сенинском внедорожнике, и Миша проклинал себя за то, что повелся как последний лох. Не вслух, конечно.

Ехали довольно долго. Куда-то за город. Миша вглядывался в темноту за окном, но различал только черную гряду лесопосадки вдоль шоссе и огни, иногда мелькающие в просвете деревьев.

— Куда едем? — спросил он у Сенина.

— На Кудыкину гору! — хохотнул тот.

Сейчас завезет в лес, грохнет без свидетелей, — мелькнула в Мишиной голове беспокойная мыслишка. Он ощупал карманы в поисках чего-нибудь подходящего для защиты.

Сенин свернул на проселочную дорогу, Миша понял это по осторожному шелесту колес. «Какая все-таки отличная машина, — подумал почти с завистью, — не то, что моя колымага».

Наконец внедорожник остановился.

— Приехали, — сказал Сенин. — Давай на выход.

Дом стоял в чистом поле. Высокий и узкий как свечка. Чудо современной архитектуры. Вернее несуразное дитятко какого-то горе-архитектора. Пизанская башня из сплошного бетона и стекла посреди поля в окружении леса.

— Пошли, — Сенин отправился к единственному подъезду.

— Здесь недострой еще, — любезно сообщил он, — под ноги смотри, а то убьешься. Отвечай потом за тебя. Лифт пока не работает. Давай пешком. На двадцатый.

Миша проклял все на свете, пока они шли по лестнице. А Сенин ничего — как огурчик, дыхание ровное, цвет лица чистый. Еще и поглядывает сверху вниз на Мишу с издевкой.

— Это моя берлога, — сказал Сенин, — никто о ней не знает, кроме тебя. Смотри, не проболтайся. Я здесь один бываю, совершенно один. Отпускаю охранников в городе — и айда! Никто здесь, кроме меня, не имеет права быть. Девчонок иногда привожу, это да. Здесь удобное место для этого дела. Ну, ты меня понимаешь, — он подмигнул, — наедине с природой…

И загоготал идиотским смехом.

Квартира оказалась одной огромнейшей комнатой с громадными окнами. Миша восхищенно замер — вот это вид. Темная стена леса, над которой по темно-синему небу рассыпаны крупные голубые звезды, и чуть сбоку — нежным сиянием сливочно-желтая луна. В городе такого не увидишь.

— Это еще что, — добродушно заметил Сенин, — ты еще вид с террасы не заценил. Иди взгляни. А я пока на стол накрою.

Миша вышел на террасу, и у него захватило дух. Вокруг, насколько хватало глаз, тянулись и тянулись поля, сверкающие чистым, словно первозданным снегом, дальше — бескрайняя и бесконечная чернота лесов, и над всем этим — бездонное звездное небо. Теперь понятно, почему Сенин забрался в такую глухомань.

— Полетать не хочешь? Могу подсобить… — услышал он голос за спиной.

Миша на всякий случай отодвинулся подальше от перил. Кто его знает, дурака? Еще сбросит! И ничего ему за это не будет.

— Пошли выпьем, — сказал Сенин.

Миша пошел следом, удрученно размышляя над тем, что же задумал этот невменяемый мажорик, и, ругая себя последними словами за то, что согласился сесть к нему в машину.

На столе стояла бутылка коньяка и банка икры.

— Я не пью, — предупредил Миша.

— Как это? — не понял Сенин.

— А вот так, — сказал Миша, — вообще не пью. И не уговаривай.

— Да я не собирался, — обиделся Сенин, — просто хотел поговорить.

— О чем?

— О жизни, о любви.

— Ты меня для этого сюда привез?

— А для чего еще?

— Ну, говори, слушаю.

— Не, ну так неинтересно. Давай хоть по одной.

— Нет! Сказал же — не пью!

— Ну посиди. Может, захочется. Смотри, — он поднял рюмку вверх, прищурил одни глаз. — Видишь: на просвет янтарем отливает? Отличнейший коньяк! Выпили бы, поговорили, как следует. Без коньяка я не могу, доверие не включается. А мне хотелось бы узнать, что ты за фрукт. Или овощ…

Сенин довольно хохотнул, наверное, посчитал, что отлично пошутил.