— Точно, точно, — заверил Решетников и взял в толстые пальцы крошечную позолоченную ложечку. — Эротомания сродни чревоугодию.
Он направил ложечку прямо в центр замысловатого десерта.
— Вы их пробуете, смакуете. Вот как я это пирожное. Вас прельщает именно разнообразие вкусов.
— И что же, — загрустил Миша, — это не лечится?
— А зачем? — спросил Решетников и осторожно положил кусочек в рот. И зажмурился, и причмокнул. — Зачем? Кому это мешает?
«Действительно — подумал Миша, — кому это мешает?»
Вот Жанне, например, абсолютно все равно. Танцует себе, смеется, а на Мишу ноль внимания.
— Скажите, Семен, а каково лично ваше мнение об этом деле со стеклянными ангелами? Ваше мнение именно как специалиста? — осторожно спросил Миша. Решил ковать железо, пока горячо. И раз развлечься у него не получается, и его так принципиально игнорируют, нужно хоть какую-то пользу извлечь. И не то, чтобы он хотел воспользоваться тем, что Решетников пьян, просто чувствовал, что Жанна многого ему не договаривает. А ведь ему необходим этот материал. Сроки поджимают, он должен предоставить его через четыре дня. Может быть, Решетников что-нибудь подскажет?
— О стеклянных ангелах?.. — теперь Решетников пытался вилкой подцепить ускользающую оливку, — …нет уж, господин журналист, я хоть и пьяный, а ни гу-гу… Жанна предупредила, что вы будете подкатывать.
— Да ладно вам, Семен! Жанна уже давно мне все рассказала, ведь я помогаю ей в расследовании. Мне просто интересно ваше мнение.
— А-а-а… — протянул Решетников, — вы и ее записали в свой послужной список эротомана? Думаете, я не вижу, как вы на нее поглядываете? Она, конечно, лакомый кусочек… — Он, наконец, поймал оливку и отправил ее в рот — …но вот только никому доставаться не хочет. Я бы ее и сам съел, но…
— Семен, а тебе не достаточно?
Жанна появилась неожиданно. А ведь только что стояла у окна рядом с той толстухой в синем велюре. Миша специально посмотрел, когда начал разговор о стеклянных ангелах.
Села, как ни в чем не бывало, за их столик, подперла кулачком подбородок, улыбается. Миша напрягся, сейчас ему не хотелось ни смотреть на нее, ни, тем более, разговаривать. Он взял нож, вилку, и сделал вид, что занят бифштексом.
— А я что?… — пьяно заулыбался Решетников, — … я ничего… Мы вот с господином журналистом беседуем. Он у меня все о стеклянных ангелах выспрашивает, а я ни словечка… как ты и велела…
Жанна быстро взглянула на Мишу. Он отвел глаза.
— И про лонжу ни-ни… — икнул Решетников, и, вытянув губы, потянулся через стол. — Жанночка, дорогая моя, разреши тебя поздравить…
— Семен, тебе домой пора, — сказала Жанна, — я такси вызову. А вам, Плетнев, стыдно должно быть подпаивать человека, чтобы выведать у него…
Миша со злостью швырнул нож на стол. Зазвенела посуда, гости стали на них оборачиваться.
Он встал и пошел к выходу.
Проходя мимо рояля, заваленного разноцветными коробками, он увидел букет белых роз, которые так тщательно выбирал в цветочном магазине. Розы подвяли, потемнели. Мише стало жаль потраченного на них времени, и внезапно, с безудержным раздражением, денег, выброшенных на ветер.
Он сел в машину. На душе было муторно. Муторно и обидно до слез. Черт, не хватало еще разреветься. Вот почему мужики курят и водку глушат. Чтобы не плакать. А он сам себя добровольно лишил этого утешения в угоду маме. Бедной, бедной маме, которая пашет днями и ночами, пока ее бестолковый сын возится с красивой бесчувственной дурой. Зачем позвала его, ведь он не напрашивался? И этот взгляд, полный презрения… Не буду больше ей звонить. Никогда больше не приду, и не позвоню. Пусть катится к чертям собачьим. И стекляшки эти проклятые пусть катятся. Завра же пойду искать работу. Не нужно мне от нее ничего.
Кто-то постучал в окно, издавая звенящий и чуть царапающий звук. Миша поднял глаза. Жанна скребла по стеклу согнутым пальчиком. Это от кольца получался такой звук. Миша помнил это колечко с зеленным камушком. Когда она гладила его лицо в прошлый раз, он чувствовал его прохладную гладкость.
Он открыл окно, но сидел молча и не смотрел на нее.
— Ты почему так рано уезжаешь? — спросила она.
— Мне пора, — сказал он, стараясь казаться как можно более равнодушным.
— Ты обиделся? — она протянула руку и потрепала его по волосам, и от этого прикосновения его словно обожгло внутри.
Но он отвел голову. Отстранился слегка.
— Нет. На что мне обижаться? Все правильно. Только не понимаю, зачем ты меня позвала, если у тебя даже минутки на меня не нашлось?
Она открыла дверь, сказала просто:
— Подвинься.
— Зачем? — спросил он холодно, обида все еще переполняла его.
— Ну подвинься, — мягко попросила она.
Он подвинулся, не понимая, чего она хочет.
Она села на его место, пристегнулась. Потом повернула к нему освещенное светом уличного фонаря лицо:
— И ты пристегнись, а то знаешь: я — недисциплинированный водитель, нарушаю иногда.
Он пристегнулся, и она тронулась с места.
— А как же твои гости? — спросил он, все еще пытаясь сохранить суровость, но в душе уже ликуя, уже предвкушая.
— Ничего, — улыбнулась она, — им уже и без меня весело.