Стеклянный Дворец

— Ваше величество, могу я упомянуть последнее соображение? Не думаю, что оно для вас много значит, но считаю, что имею право, ни больше ни меньше, привлечь к нему ваше внимание. Вы должны понимать, что когда дело выйдет на публику, основная вина, по всей видимости, ляжет на меня, как вашего главного тюремщика. Это наверняка положит конец моему пребыванию в должности администратора.

— Уверяю вас, администратор-сахиб, — засмеялась королева, — мы прекрасно об этом осведомлены, — она снова засмеялась и подняла крохотную ручку, чтобы прикрыть рот. — Уверена, что вы найдете способ защититься. Чиновники обычно это умеют. А если нет, то вините в этом только себя.

Больше сказать было нечего. Пробормотав несколько слов сожалений, администратор покинул королеву. На пути к воротам он заметил выходящего из сторожки Саванта и услышал женский голос, окликнувший оттуда молодого человека. Проходя мимо двери и благопристойно отведя глаза в сторону, администратор почувствовал, как изнутри выходит струя горячего влажного воздуха. Он ускорил шаг. Так это там они сожительствуют, кучер и Первая принцесса, в этой малюсенькой комнате, больше похожей на сундук? Перед его глазами всплыло множество образов: прислонившийся к столбу Савант приглаживает напомаженные усы, улыбкой призывая девушку, принцесса прокрадывается через незапертую дверь, пока все домашние спят, вонючая маленькая комната, пропахшая потом, в которой эхом отдаются приглушенные стоны, скрип матраса.

Он повернулся к своему гаари, нетерпеливо подзывая Канходжи:

— Чало! Джалди чало, джалди, в Резиденцию, быстро.

Он высунулся из окна гаари, тяжело дыша, но даже прохладный ночной воздух не мог прогнать из его ноздрей запах той комнаты. Значит, это и есть любовь — эта парочка в темноте, принцесса Бирмы и кучер-маратхи, это небрежное перемешивание пота?

А королева с ее кусачими черными глазами? Однажды он слышал, что она всегда по-настоящему любила Тибо. Но что они на самом деле знают про любовь, про тонкие чувства, эти кровожадные аристократы, наполовину неграмотные, никогда в жизни не прочитавшие ни единой книги, никогда не смотревшие с наслаждением на картину? Что для этой женщины означает любовь, для этой убийцы, ответственной за резню нескольких десятков собственных родственников? И всё же ради мужа она предпочла свободе заключение, приговорила дочерей к двадцати годам изгнания. Сделала бы то же самое для него Ума? Или вообще кто-нибудь? Он вздрогнул и расставил руки, чтобы не раскачиваться в экипаже.

В Резиденции его ждала Ума. Она подбежала к двери и впустила мужа, отослав слуг.

— Что случилось? Что она сказала? Расскажи мне.

— Где Долли? — спросил администратор.

— Она устала и пошла в постель.

— Идем.

Администратор повел ее в спальню и закрыл дверь.

— Ты знала, не правда ли?

— О чем?

— Ума, я уж точно не дурак. Я говорю о беременности принцессы.

Ума села на край закрытой москитной сеткой постели и отвела взгляд.

— Так ты знала, верно?

— Да.

— Тебе сказала Долли?

— Да.

— И тебе не пришло в голову рассказать мне? Что это может быть важно? Что это будет иметь для меня последствия?

— Как я могла тебе сказать? Я обещала не говорить.

Он встал рядом, глядя на опущенную голову жены.

— И твое обещание Долли значит больше, чем узы между нами? — он потянулся за рукой жены и твердо сжал ее. — Посмотри на меня, Ума. Почему ты мне не доверяешь? Разве я когда-нибудь тебя предавал? Думаешь, я не смог бы хранить всё в тайне?

— Я обещала.

Администратор ошарашенно уставился на Уму.

— Ты знала об этом много дней, возможно, месяцев. Всё это время мы были вместе. Тебе никогда не хотелось поделиться этим со мной? Не как с администратором Ратнагири, даже не как с твоим мужем, а как с другом, в чьей компании ты проводишь дни?

Она выдернула руку. Чего он от нее хочет? Она выполняет все его просьбы — ходит в клуб, когда он ей велит, посещает назначенные встречи. Что еще она может дать?

Ума начала плакать, закрыв лицо руками. Ему не нужны были те женские добродетели, которые она могла дать, Кембридж научил его требовать большего, уверенности в том, что всё под контролем, научил торговаться за женскую душу с помощью доброты и терпения. Это было покорение, выходящее за грань благопристойности, за грань ее воображения. Она не могла даже подумать о таком. Всё лучше, чем покориться.

Глава тринадцатая

Уме казалось, что она наконец-то задремала после долгих часов бессонницы, когда услышала у постели голос:

— Мэмсахиб! Мэмсахиб!

Она сонно заворочалась, прислоняя подушки к полированной спинке кровати.

— Мэмсахиб! — это была айя, за москитной сеткой ее черты лица выглядели размытыми. — Поднимайтесь, мэмсахиб! Вставайте!

Окна были открыты, и потолок купался в отраженном свете. В воздухе стоял аромат свежескошенной травы. Ума услышала свист косы в саду и вспомнила, что велела садовнику покосить лужайку.

— Мэмсахиб, вставайте. В гостиной ожидает джентльмен.

— Джентльмен? Кто?

— Тот, который вчера приходил к обеду — бахаарка.

— Мистер Раха? — Ума резко села. — Что он здесь делает?

— Он спрашивает вас. И Долли-мэмсахиб.