Стеклянный город

– Понравился, – согласился Дроссельфлауэр, не убирая руки. – И я видел, как она рисует. Я знал однажды человека, который творил нечто очень похожее. Вот потому она оставила меня равнодушным – а ты пронзила до сердца. Я вижу в тебе столько несбывшихся надежд и затаенной мечты… Я могу сделать так, что все это воплотиться. Ты будешь звездой Марблита, Меган. Ты сделаешь его лучшим городом на земле.

Меган широко распахнула глаза.

Дроссельфлауэр только что предпочел ее Бритт? Она не ослышалась? Именно она и только одна нужна ему?

Он коснулся губами ее губ, и она забыла, как дышать. Никто и никогда не желал поцеловать ее – не то чтобы ей не хотелось, просто не было желающих, ни парней, ни девушек, никого она не привлекала.

Скрипка пела в крещендо.

Дроссельфлауэр целовал Меган нежно, осторожно, а отстранившись – некоторое время продолжал мягко, участливо на нее смотреть.

– Сделай это для меня, леди Меган, – его голос звучал умоляюще.

Меган кивнула, как зачарованная.

Что-то легло в ее ладонь.

Альбом и карандаш.

– Нарисуй мне это место. Где мы с тобой встречаемся. Подари его мне.

И она принялась рисовать.

Грот появлялся на листе бумаги во всем своем великолепии. В сердце горело вдохновение, пальцы зудели – так хотелось скорее отразить на бумаге сокровенные чувства. Никогда раньше она не чувствовала подобного.

Так, может, в этом дело?

Никогда раньше она не была по-настоящему вдохновлена?

Она подняла глаза и украдкой посмотрела на Дроссельфлауэра. Он стоял, облокотившись плечом о стену грота, и смотрел с какой-то странной тоской, которая наполняла душу Меган незнакомым волнением.

Ей хотелось подарить ему свой лучший рисунок.

Этот прекрасный грот, и зеленые деревья рядом с ним, и ковер пушистой травы – все для него, все, пока только поет скрипка, пока карандаш не сточился, а замерзшие пальцы еще могут держать его в руках.

Скрипка пела, плакала, и Меган не понимала, отчего эти звуки так пронзительны и печальны, ведь большего момента счастья она не знала отродясь. Век бы сидела в траве и рисовала, рисовала, рисовала свое место, свое убежище, которое видело таинство первого поцелуя, и шепот, и слезы, и отчаяние, и теперь вот – сияющую радость.

Скрипка пела, и карандаш летал над бумагой, воплощая в жизнь – в реальность – сокровище и мечту.

– Спасибо, моя леди, – хрипло прошептал Дроссельфлауэр, принимая рисунок из ее дрожащих рук. – Спасибо.

Он посмотрел на него и едва слышно шепнул:

– Совсем другое. Совсем не похоже.

А после встряхнул рисунком, словно стряхивая с бумаги и деревья, и траву, и грот, и они немедленно выросли вокруг, вписываясь в городской ансамбль, оставляя Меган смотреть на это словно бы со стороны.

Скрипка стихла.

Меган открыла глаза.

Она по-прежнему сидела в кресле, а Дроссельфлауэр стоял у окна, опустив смычок. Руки его дрожали, по щеке тянулась блестящая дорожка слез.

– Спасибо вам… – прошептал он.

Меган показалось, что, пока он играл, произошло что-то важное. Что она что-то думала, чувствовала – видела! – но не могла вспомнить что.

Она попыталась встать из кресла, но ноги стали ватными и отказывались повиноваться.

Господин мэр тем временем отложил скрипку и нажал на незаметную панель в стене. Механизм-игрушка мастера Гануша вновь скрылся в стене.

– Я не могу идти, – пожаловалась Меган, чувствуя подкатывающую слабость.

– Я вам помогу, – ответил господин мэр и легко, словно девушка ничего не весила, подхватил ее на руки.

– Мне надо идти, – прошептала Меган.

– Не надо. – Глаза Дроссельфлауэра блеснули. – Вы уже пришли.

Меган дернулась было, но он держал крепко, не выпускал, только смотрел, смотрел, смотрел, и чернота из его зрачков накинулась на Меган, и она лишилась чувств.

* * *

Хью лежал обнаженный на мраморной плите, установленной в одном из банных помещений. Вокруг клубился дым, было жарко, и пот заливал лицо. О таких банях Хью только слышал раньше – кажется, это что-то восточное, что сухим паром доводит до истомы.

Таласс склонился над ним – сейчас, когда на нем не было узкой, стесняющей одежды, можно было увидеть, что он был вовсе не так худ, как казался. Наоборот – жилистый, но с хорошей мускулатурой, он явно был крепок и силен. И сейчас он удерживал Хью за поднятые руки одной своей и торопливо шептал:

– Я не сделаю тебе больно.

В другой руке у него был большой ритуальный кинжал. Хью понял, что кинжал это так же сделан из стекла – и это уже не показалось ему странным. Он знал, каким твердым, каким острым может быть стекло, а нож был великолепной работы.

Хью сглотнул.

– Может, не надо?

– Не бойся, – шепнул Таласс. – Ты даже не почувствуешь ничего, кроме облегчения.

Хью прикрыл глаза – и через мгновение открыл их вновь, почувствовав ледяное прикосновение стеклянного лезвия к своей левой ступне. Таласс срезал его тень плавным осторожным движением, опасаясь поранить Хью. Хью закрыл рукой глаза и стиснул зубы, ощущая себя чертовым Питером Пеном. Или Джеми Кармайклом. У кого там еще потерялась тень? Питеру тоже казалось это хорошей идеей…