Стекло старьёвщика

Тётя Катя всю жизнь проработала на фабрике гобеленов и ушла на пенсию, когда её глаза совсем испортились (так она говорила). Но сидеть без дела у неё и теперь не получалось. Почти не глядя, тётя Катя привычно шевелила спицами, из-под которых вырастал носок для Вовки, и отвечала на Тюхины вопросы.

– Тёть Кать, а правда, что раньше жить было интереснее и веселее?

– Раньше-то? Раньше мы, бывало, если что праздновали – так уж всем двором, – согласилась тётя Катя. – Столы ставили возле сараев. Все вместе накрывали – у кого что было. Песни пели. А то, бывало, и плясали.

Тюха чуть не открыла рот от изумления.

– На Новый год? А как же снег?

– Да нет. На День Победы. Или если свадьба у кого весной или летом.

– А когда вы в последний раз так праздновали?

Тётя Катя задумалась.

– Да уж давно. Когда Лёшка наш, голубятник, из армии пришёл. Мать очень за него переживала. Он ведь служил во флоте. Вернулся – она всех собрала праздновать. А потом верхний дом сломали, там теперь пустырь. Кому квартиру дали, кто сменялся…

Тётя Катя грустно вздохнула об ушедших временах.

– Тёть Кать, а расскажи мне про старьёвщика, – не отставала Тюха.

– Подожди, дай взгляну на пирожки.

Бросив на стол недовязанный носок, тётя Катя выдвинула из духовки противень с рядами подрумянившихся пирожков. А Тюха машинально теребила найденный в гараже серебряный комок. Она всё-таки не была уверена, что это свёрнутая радость, как говорили Рик и Том. Вдруг Жорик или Генка просто съели шоколадку, а фольгу скатали и бросили под ноги? И пока тётя Катя возилась у плиты, Тюха осторожно раскатала на коленке смятое «золотце».

– Старьёвщика что-то давно не видно, – сказала тётя Катя, возвращаясь к своему вязанью. – Лет уж, наверно, десять. А то и больше.

И вдруг кухня исчезла.

Глава 8. Мастер Мартин и Зорька

Тюха стояла во дворе. День был по-прежнему летний, тёплый и солнечный. Но утром во дворе царили тишина и пустота, а теперь тут собралась целая толпа незнакомого Тюхе народу – главным образом детей. Они крутились возле лошади с повозкой, которая стояла на площадке у сараев. К телеге то и дело подбегали ребята. Они несли обычные, скучные вещи: связки старых газет, пустые банки и бутылки, какие-то бесформенные тряпки. А взамен получали яркие и интересные штуковины.

У Тюхи глаза разбежались и не знали, на что смотреть. То ли на мелкие игрушки, в которые тут же, на траве, играли малыши: разноцветные бумажные мячики на резинках, корзиночки, сплетённые из тонких стружек, глиняные обезьянки с лапками-пружинками, – то ли на диковинные изделия из гофрированной бумаги. В руках ребят постарше раскрывались невероятные огромные цветы, яркие веера, китайские фонарики. А длинные гирлянды они растягивали чуть ли не на полдвора.

И вот уже во все концы тянулись разноцветные дорожки, над которыми рвалась в небо целая связка воздушных шаров. Её держал за верёвку высокий парень в тельняшке. Тюха с удивлением узнала в нём дядю Лёшу, только очень молодого. Наверно, он недавно вернулся из армии, на радостях выкупил у старьёвщика все шарики, а теперь раздавал их ребятам и смеялся. Отвязывая шарик для толстого карапуза, молодой дядя Лёша нечаянно выпустил из рук главную верёвку. Шарики только того и ждали: сразу рванулись ввысь. И над двором, затянутым крест-накрест разноцветными гирляндами, взлетело такое же разноцветное облако. Карапуз раскрыл рот, чтобы зареветь, но дядя Лёша сунул ему в руку уцелевший шарик, а сам задрал голову вверх и стал следить за улетавшей связкой. На лице у него был восторг.

Пробравшись сквозь толпу, к дяде Лёше подошёл человек в широкополой шляпе. Тюха сразу поняла, что это и есть старьёвщик и что он нездешний. Лицо у старьёвщика было загорелое, обветренное, на худых щеках – золотистая щетина, на шее – тёмно-красный платок (как у ковбоя из кино); куртка потрёпанная, но из мягкой замши. Тюха подумала, что он не очень молод, хотя ещё и не старик.

Старьёвщик хлопнул дядю Лёшу по плечу, что-то сказал и вынул из-за пазухи белоснежную голубку (Тюха почему-то сразу поняла, что это именно голубка, а не голубь). Он держал птицу уверенно и осторожно, и она ничуть не беспокоилась. Только оглядывалась, с любопытством поворачивая головку то в одну, то в другую сторону. Старьёвщик погладил её и передал дяде Лёше. «Так вот как он стал голубятником», – подумала Тюха.

Никто во дворе не обращал на Тюху внимания, словно она вдруг стала невидимкой. Ей захотелось рассмотреть поближе рыжую лошадку, впряжённую в телегу. Осмелев, Тюха погладила блестящий бок лошадки и заглянула в её тёмные глаза под прямыми ресницами – сначала в один, а потом в другой.

– Не бойся, – вдруг раздался голос над Тюхиной головой. – Зорька спокойная, не кусается и не лягается. Хочешь, угости её.

Тюха подняла голову. Старьёвщик уже стоял рядом с лошадью, и на ладони у него лежал кусочек сахара. Тюха взяла его и поднесла к Зорькиным губам. Та кивнула и осторожно ухватила угощенье.