Стена

— Да нет, он твой. По праву твой.

— Можно посмотрель?

Фриц взял у Саньки оружие, взглянул на его рукоять и удивленно вскинул брови:

— Это сделан нашей ружейной мастерской, Григорий! Это делал мой отец… Значит, владел им твой отец?!

— Верно… — Григорий перешел на немецкий. — Да, вижу: та же гравировка, что на ноже, который ты мне тогда подарил: MF. Тот нож спас мне жизнь… А вот пистоль отца не спас… зато помог за него расквитаться. Из него Александр впервые убил врага.

Майер с уважением вложил оружие в руку мальчика:

— Гут. Карашо. Ти карашо стреляй, Алекс!

— Плохо, — вздохнул Санька. — Случайно попал.

— Ничего, — Григорий взъерошил волосы мальчика, такие же грязные, перепачканные землей, как его собственная ладонь. — Научишься. А с лица ты, Саня, сейчас чистый арап!

Мальчик, никогда в жизни не видавший арапов, но знавший, что они очень страшные, состроил зверскую гримасу.

— Пошли, Фриц, — сказал Григорий. — Оба к воеводе с докладом пойдем.

— Погоди, — вдруг нахмурился Фриц. — Странно это все…

— Что именно? — не понял Григорий.

— Мы с тобой случайно встретились в Кельне, потом случайно увиделись в Орше. А теперь оказывается, что у твоего отца был пистолет, который изготовил мой отец! Это был очень особый и дорогой пистоль. Отец всего четыре штуки изготовил по какому-то особому заказу, и так получилось, что один из них оказался в Смоленске, где оказался и я! Это случайность?

— А помнишь, что я тебе говорил? Случай — надежнее правила!

Когда они выбрались из слуха и, пригибаясь, двигались вдоль стены в сереющем сумраке рассвета, перед ними вдруг мелькнула светлая тень.

— Сокол! — ахнул Санька. — Вновь он летает! Видать, что-то будет…

— Какой сокол? — удивился Григорий. — Ночь ведь.

— А он и ночью летает. Неужто не видал?

— Видал, птица какая-то пролетела. Думал, сова… Да откуда сокол по ночам! Почудилось тебе.

— Нет-нет, это он — белый сокол.

— Es war einen Falke! — изумленно воскликнул Фриц. — Unmoglich![77]

— Да? Он тоже говорит, что это сокол был… — пожал плечами Григорий. — Чудно…

Шеин поблагодарил Колдырева и Майера за важное донесение.

— Ну, сейчас мы их угостим от души да на славу! — потирал руки воевода. — Сыты будут и пьяны. А вы, добры молодцы, можете со стены поглядеть, как славно им достанется. Хотите?

— Да! — хором ответили русский и немец, а Григорий спросил: — А Саню взять можно?

— Само собой. Не он бы, мы б как слепые котята были…

Когда соратники вышли, воевода распахнул дверь, соединявшую его спальню с центральной палатой воеводской избы. В последнее время он перебрался сюда жить, поселив Евдокию с детьми на верхнем этаже, а свои палаты уступил трем дворянским семьям, покинувшим смоленский посад. И сделал это не из тщеславного желания показать, что ему, как и другим обитателям крепости тоже приходится потесниться ради погорельцев… Просто так надо было — и все.

— Лаврентий, войди-ка, — негромко позвал Михаил.

Тотчас появился Логачев.

— Все слышал?

— Как ты и пожелал, воевода.

Шеин, нахмурясь, посмотрел в лицо сокольничему:

— И по-прежнему в чем-то кого-либо из них подозреваешь?

Лаврентий развел руками:

— Ни тот, ни другой мне по-прежнему непонятны, Михайло Борисович.

— Господь сказал: «По делам узнаете их»! — вспыхнул воевода. — Осада длится не первый месяц, Лаврентий. За это время и Фриц, и Гриша нам много помогали. Оба отважны. Так почему я должен думать, что один из них… Или ты считаешь, что оба?

— Предупреждал я тебя, воевода: не нужно было этого Фрица из-под замка выпускать, — сумрачно сказал Лаврентий. — Не послушал ты меня…

— И сейчас не послушаю, — резко бросил Шеин. Он сел за стол, раздраженно отодвинул какие-то бумаги. — Как тогда тебе говорил, так и повторю: у нас каждый человек на счету. Фриц этот, хоть и из польской армии, но друг Колдырева. А Колдыреву я доверяю, как себе… Не перебивай, Лаврентий! Он ведь не сам в плен сдался, мы его взяли, верно? Как он может быть засланным?! А если б не взяли? Так бы и помер он там, под стеной… Да и крыса твоя раньше Фрица в крепости объявилась. Вот ее искать и надо, а не подозревать всех подряд!

— Ты веришь своему сердцу, воевода, — Лаврентий сказал это почти с грустью. — А я — только своему разуму. Нож помнишь ли, коим гонца из Москвы убили?

— Ты мне уже доносил. Говорил, что буквы М и F на рукояти могут означать «Майер Фриц». И что Григорий рассказывал о предках Фрица — дескать, они были оружейных дел мастера… Ну и что? Ты этот нож у Фрица видел?

— Нет, — понуро покачал головой сокольничий и отвернулся к окну. — Но я долго вспоминал, у кого видал его… И ведь вспомнил, воевода.

— Ну? — вскинулся Шеин.

Лаврентий сделал паузу, быстро-быстро потер лысину туда-сюда, а потом развернулся к Шеину и сказал негромко, но твердо:

— У Григория. Я его видел у Григория! Вернее, у стрельцов, что его в крепость привезли. Они Колдырева обыскали, вот ножик-то и отняли. А я приметил — вижу, не наш, не тутошний. Спросил стрельца, тот заюлил, заюлил и признался: взял, мол, а назад отдать позабыл! Я велел тотчас отнести назад Колдыреву.

Шеин хлопнул ладонью по столешнице: