Стена

— Ладно! — Григорий, видя Санькино отчаяние, потрепал его по плечу. — Что случилось, то случилось. Хорошо, часовой шум поднял, не то хуже могло быть: прирезали б они тебя и все тут… Али кистенем на пол вершка повыше взяли. Михайло Борисович, — после небольшого молчания проговорил Григорий. — Они же речь вели, будто у тебя есть план какой-то, чтоб тот клад сыскать. О чем это они, не ведаешь?

Шеин подумал, решился и достал из поясной кожаной сумки черный пенал, а уже из него — аккуратно свернутый кусок пергамена, развернул.

— Вот. Помнишь, Григорий, я просил тебя несколько фраз с латинского перевести? Фразы те — здесь.

И воевода рассказал, откуда у него этот план подземелий… точнее — часть плана.

— Не знаю уж, будет ли сейчас Смоленску польза от этого клада, — добавил он потом, — но, возможно, с ним связано все у нас здесь, в городе, происходящее. Вся эта череда измен и подлостей. Вот теперь думаю: а что, если предатель помогает полякам не ради измены, а со своим интересом — ради припрятанного где-то в подвалах сокровища?

Фриц, до той поры молчавший, пробормотал по-немецки, как делал всегда в минуты волнения:

— Допустим, есть такой клад, из-за которого стоит столько месяцев рисковать. Многие люди способны ради золота и душу дьяволу продать… Сказывали, у нас в Германии жил один профессор, доктор Фост…

— Но что нам-то с того, что клад есть? — перебив, поморщился воевода. — По этому кусочку его не найдешь — тут вся карта требуется… А если и найдем, то что, Сигизмунду на тарелочке расписной принесем? Дескать, вот тебе откуп, великий король, только уйди от Смоленска?.. Теперь-то уж он будет стоять до конца. Иначе смеяться над ним станут. — Он помолчал, потом вдруг почти крикнул: — Клады, золото, сокровища! Ерунда! Откуда в Смоленске златые горы, да еще и такие, чтоб никто про то не знал?! Не мое это дело, клады искать. И слышать больше ничего про то не желаю!

Шеин махнул рукой в сторону реки, по которой протянулась серебряная дорожка:

— Вон мое дело.

За Днепром было неспокойно: мелькали огни, слышались голоса, конское ржание, костров полыхало раза в три больше, чем обычно.

— Опять ляхи пойдут? — прошептал Санька.

— Обьязательно, — кивнул Майер. — Обьязательно будут пойти. Но не в этот ночь.

— Почему?

— Потому, если ти есть король Сигизмунд, ти будет жечь много костер, громко кричат, делай шум, штобы в крепость знали про тфой план?

Мальчик серьезно поглядел на Фрица и покачал головой.

— Не! Если я король Сигизмунд, я не буду шуметь, громко кричать и жечь костры. И ржать не буду. Но что ж, выходит, они нас нарочно обманывают?

— Йа! То ест, да.

— Фриц имеет в виду, что поляки хотят, чтобы мы их ждали, ждали, ждали, — объяснил Колдырев. — А приступа все нет и нет. И если шуметь они будут каждую ночь, то мы не сможем угадать, когда они ударят.

— Через три-четыре дней будут пойти, — уверенно заявил Фриц.

На стену поднялись трое бойцов, вернувшихся с вылазки, — от Порецкого донесли, будто к одному из лагерей поляков подкатил накануне большой и тяжелый обоз. Это могла быть долгожданная для Сигизмунда стенобитная пушка, которую ему все обещали из Риги. Шеин, когда его об той пушке предупредили, усомнился: недавно прошедшие дожди сильно испортили дороги: как же переть такую махину? Однако все же велел разведать, что за обоз, и отправил разведчиков — и вот теперь они вернулись.

— Ну что? — нетерпеливо спросил он у запыхавшихся парней. — Слухи насчет кулеврины оказались сильно преувеличены? Или на самом деле Сигизмунду привезли мешки золота, чтобы расплачиваться с проклинающей его армией?

— Почти что так, — кивнул один. — В обозе полно новых доспехов, пик, пищалей — того, что потеряли ляхи за прошлые штурмы.

— А калибрины пока нет, — добавил другой.

— Я понял. Ну, спасибо за службу!

Разведчики спустились первыми, а Санька остановил последовавшего за ними воеводу:

— Но бои все равно будут, и очень скоро, — громким шепотом произнес он. — Смотрите!

И указал на ближайший зубец крепостной стены. Шеин, Григорий и Фриц обернулись и увидели белого сокола — он сидел на самом верху зубца, раскинув крылья и глядя в сторону польских лагерей.

— Не может быть… — выдохнул Григорий. — И впрямь сокол… Тот самый! А я не верил…

— Который «тот самый»? — поднял брови Фриц.

— Ну… — замялся Колдырев. — Легенда такая есть. Будто бы еще в стародавние времена, когда на Руси татарин хозяйничал и жизни от него не было… будто бы тогда объявился воин русский, который один, без рати, на врагов нападал, защищал всех, кого супостаты обижали, из полона вызволял. Плащ он носил будто бы белый, а на шлеме у него соколиные перья были.

— Ну, брат, не скажи! — не удержался Шеин. — Когда же это на шишаках[96] перья носили? На Руси такого отродясь не было.

— Да я-то знаю, что не было… Придумал народ, на иноземцев насмотревшись. Они-то носят. Вот и описали такого богатыря сказочного, что он — свой, русский, но шеломом ото всех отличается.