Стена

Такая же история и с инквизицией. Sanctum Officium[57] была учреждена когда-то как судебное и следственное заведение, чтобы защитить Церковь и христианские народы от нашествия ересей, от засилья чернокнижников, опасных и коварных. Это правда! И если порой инквизиция проявляет несправедливость в отношении кого-либо, то это лишь от того, что среди множества врагов трудно обычному слуге Божиему бывает разобраться в обстоятельствах… Мы несем миру просвещение, культуру, и, само собою, это нередко встречает противление сил Зла.

— Значит, вы пришли просвещать нас, неразумных? — вновь улыбнулся отец Лукиан.

Отец Януарий не успел ответить. Позади собеседников послышался конский топот, возбужденные голоса и затем густой голос возгласил по-польски:

— Дорогу! Дорогу великому христианскому королю Сигизмунду!

— Наш король приехал! — возбужденно воскликнул ксендз. — Основное войско догнало войско канцлера Льва Сапеги. Значит, через несколько дней мы будем в Смоленске!

— Вы в этом так уверены? — отец Лукиан, тоже поднявшись с поваленного ствола, тревожно смотрел на громадную конную толпу.

— Но, как я слыхал, бояре Смоленска счастливы встретить его величество и поднести ему ключи от города! — голос отца Януария зазвенел от возбуждения. — Мы пришли не проливать кровь, а… А вот и король!

Король со свитой и следовавшей за ним конной хоругвью подъехал к поместью. Крылья, укрепленные сзади на кирасах у гусар, были заметны издалека. И хорошо слышны: при движении это крылатое войско сразу начинало трещать, как флажок на ветру. Как тысячи праздничных флажков.

Вокруг, возле изгороди и внутри двора, толпились крестьяне, которые при появлении королевского отряда смятенно шарахнулись в разные стороны. Однако никто не ушел: конные обступили их со всех сторон.

Внутри дома слышались шум и брань, но голоса стихли, и к Сигизмунду подтащили старика Колдырева. Кафтан на нем был измят и в нескольких местах порван, седые волосы встрепаны, кисть руки перемотана…

— Что же ты не встаешь на колени, боярин? — насмешливо спросил вельможа из королевской свиты. Он говорил по-русски чисто, совсем без акцента.

— Царя не вижу, — буркнул Колдырев.

— Что? Привыкай говорить, чтобы тебя всем было слышно, как это принято у шляхты, — прикрикнул на старика вельможа. — А не бормотать себе под нос.

— У, присосался, как пиявка… Переведи своему королю. Русский всегда готов упасть на колени — перед Богом и царем.

Старик продолжал стоять.

Король сделал жест, чтобы переводивший к нему наклонился, и быстро произнес несколько слов.

— Это хорошо, что ты заговорил о Боге, — сказал поляк. — Перекрестись — и прозреешь, увидишь истинного царя.

Старик молча сложил двуперстие и осенил себя крестом. Справа налево.

— Пан помещик! — воскликнул вельможа, вновь обращаясь к старику Колдыреву. — Его величество король Сигизмунд изволили спросить: христианин ли ты?

— Конечно, христианин, а то кто ж. Бусурман в Сущеве отродясь не водилось, — угрюмо насупясь, ответил отставной воевода.

— В доказательство, пан помещик, наложите на себя крестное знамение во имя Господа нашего Иисуса Христа.

Колдырев вновь осенил себя православным крестом. Вельможа брезгливо пожал плечами и обернулся к королю. Тот кивнул.

Толпа крестьян смотрела на все происходящее молча. Приумолкли и окружающие короля верховые.

— Не так, не так! Неправильно крестишься, русский… Но наш король милостив — он в третий раз спрашивает тебя: верный ли ты сын нашей матери — святой католической Церкви? Его величество вновь спрашивает, христианин ли ты, пан, или проклятый схизматик? Но сначала подумай, пан! Перекрестись как должно истинному христианину!

Рука старика вновь поднялась со сложенным двуперстием, и только пошла направо, как тотчас упала. Гром выстрела заставил толпу ахнуть. Картечь отбросила старика назад, он упал, раскинув руки, под одной из лип, среди которых так любил сиживать, один или с друзьями.

— Mater Dei, ora pro nobis…[58] — потрясенно прошептал отец Януарий и машинально перекрестился. Слева направо.

Король Сигизмунд снова подозвал своего переводчика, который отдал солдату дымящейся пистоль и принял из его рук новый, заряженный.

— Ну зачем же вы так, пан Пальчевский… — недовольно проговорил король. — Я бы не хотел начинать свое правление на этой земле с подобных… с подобных резких мер. И потом мне было о чем его порасспросить…

— Прошу великодушно извинить, ваше величество, — шепотом и с неизменной улыбкой ответил Пальчевский, — но вы плохо знаете русских. С ними иначе нельзя. Только кнут, с самого начала. Чтобы почувствовали твердую руку. Рабство у них в крови со времен монгольского ига.

Сигизмунд молчал, недовольно поджав губы.