Стена

— Нарядилась лиса петухом, да в курятник пустили! — воскликнул с негодованием архиепископ. — Кто ж поверит в такое?! Если даже и пообещали бы ляхи, то ведь солгут и обманут. Боле тебе скажу… а откуда знаю, извини, утаю… Римский папа, коего я допрежь не к ночи упоминал, Сигизмунда новым меченосцем мыслит. И пускает его как таран стенобитный и на Лютерову ересь, и на нас — как он говорит, «православных схизматиков». Разумеешь, в чем замысел? Польша ныне большую силу набрала, а когда Сигизмунд еще и королем Швеции был, так и вовсе под его рукой получалась бы главная держава Европы. Но злой король Сигизмунд — добрый католик. Он внемлет всему, что ему из Рима вещают-советуют. Так стравили его поначалу со шведскими лютеранцами — и те ослабли, и сам он одну корону потерял. Поляки, давай об этом не будем забывать, славянского корня. Это у нас с ними старинный спор славян, а вот для Римского папы они, по большому счету, чужие. Чем станет Польша, когда войну России проиграет? Будет ли вообще существовать? Не думаю я, что больно-то Римского папу беспокоит. Расчет его прост и, признаюсь, воевода, — хитер. Победит Польша — хорошо, православной вере конец и все христиане отныне будут Риму подчиняться. Победит Москва — тоже не страшно. Мы ведь на Запад со своей верой никогда не лезли и не лезем, а славян, что грызутся друг с другом, да друг дружку ослабляют, — тех не жалко. К тому ж поляки допрежь того и народа православного положат снопами, и церквей православных пожгут… все ж приятно — чужими руками-то… Папа, думаю, так рассуждать должен: пускай мол ляхи с русскими и татарами огнем и мечом отношения выясняют, а Рим пока со своими королями будет новые земли по всему миру завоевывать, новые границы и меридианы чертить, новых властителей самолично утверждать — и отовсюду в Рим будет течь золото. А золото для Рима — это самое главное, это власть над миром… Не удивлюсь, если Римский папа опосля еще всем Сигизмундовым воинам отдельной буллой отпущение грехов объявит.[74]

Голос арихиерея дрогнул. То, что он сказал, было для Шеина новостью.

— Войну с ляхами мы в конце концов выиграем — и эту, и любую, что ждет нас в будущем, — твердо сказал воевода. — Но сейчас, владыко, власть на Руси шатка. Люблю я государя нашего, но сердцем он не тверд. Измену выжигать надобно каленым железом и давить, едва та ростки пустит. Поэтому случиться сейчас может все что угодно. Лагерь Тушинского вора растет. Его полки вот уже более года стоят под Москвой, год с лишним, как осадили Троицу,[75] твердыню Веры нашей! И если не устоит она…

— Троица устоит, — неожиданно спокойно произнес Сергий. — Враги ее не возьмут, как нашей Церкви не одолеют врата адовы. В этом можешь не сомневаться, раб Божий Михаил… Но ты не договорил. Если в Москве некому и не в кого верить, для чего тебе посылать туда гонца с грамотой?

— Владыке Гермогену я верю, — ответил Шеин.

Сергий поднялся и, знаком велев Михаилу оставаться сидеть, прошелся взад-вперед по своей келье. Была она невелика, а шаг архиепископа достаточно широк, так что все пространство кельи он измерял шестью-семью шагами. Остановившись перед божницей, владыка осенил себя крестом и вновь обернулся к воеводе:

— О чем должно быть послание, отчего именно я должен его написать и что точно написать должно?

Шеин тоже поднялся. Так же прошелся по келье и стал против владыки. Лишь на мгновение его лицо выдало тревогу, которая терзала полководца не первый день, но тотчас он вновь сделался спокоен. И заговорил, как всегда уверенно:

— Слово в слово указывать тебе не могу и не буду. А смысл такой, что Гермоген должен поговорить с царем Василием, духовно его окормляя, о звездочетцах и звездословцах.

Архиепископ вновь вскинул брови.

— Филофей? Псковский старец? Третье послание — на звездочетцев… «Так знай, боголюбец и христолюбец, что все христианские царства пришли к концу и сошлись в едином царстве нашего государя, согласно пророческим книгам, это и есть римское царство: ибо два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не бывать».

Сергий уверенно процитировал строки почти уж столетней давности и недоуменно воззрился на Шеина.

— Думаешь, не знает царь Василий сих слов? И побудят они его действовать, как царя Ивана Васильевича?

— Нет, владыко, все проще. Некто из нынешних московских звездословцев напел Василию, что следующим царем на Руси будет Михаил. А ведь нет у него ни наследника (дай-то Бог его царю и всем нам), ни возможного преемника с сим именем архангельским! И из всех, кто заметен ныне, носит его лишь Миша Скопин.

— Так. Продолжай.

— Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, царский родственник дальний, наш лучший полководец будет и мой друг. Он предан царю, как и я, ручаюсь. Но тень легла… Шуйский подозрителен сверх меры, Миша молод и горяч. Сейчас он идет как спаситель России, не зная поражений. Трижды разбил тушинцев, освободил на верхней Волге города. Найдутся доброхоты, завистники, а хуже того появятся горячие головы, что предложат Мишу заместо Шуйского… — Шеин невольно оглянулся. — В цари!

Сергий перекрестился.