Стена

Третьим делом, как сделанное укрепим, жизнь наладим — земли наши ливонские и прусские возвращать будем, чтобы удобнее через Балтику торговать с Европой было. Те, почитаю, нам без особой войны передадутся, как только Речь Посполитая падет. А там, главное четвертое дело — сосредоточиться надобно будет, войны прекращать, границы обустраивать, города новые строить, ремесла на европейский манер да торговлю всю держать — чтобы каждому купцу самый безопасный и легкий путь на Восток — что в Персию, что в Индию — не кругом через море шел, а прямиком через Россию. Дороги проложим, ямщицкое и почтовое дело усилим, по дороге крепостишки малые поставим, чтоб быстро могли любого разбойника, кто на купца решит покуситься, по всему пути достать. По южным и восточным границам новым окрест везде будем казаков держать — хватит им в Сечи разбойничать! Переселим, земли много дадим каждому, подати с них уберем, но с одним условием — границы от татарских и прочих лихих набегов держать накрепко, да на войны большие войско государю в подмогу посылать. Казаки — наша кость, православная, с ними завсегда по чести сговориться сможем.

А как державу обустроим — пора будет на равные с римским папой выходить, чтобы не просто Вера наша была на всех славянских землях единой скрепой, чтобы Патриарх стойкость православную держал на всех исконных русских землях: от Сибири до Карпат, от Балтийских земель — до Черного моря и Кавказа. Но чтоб и моря нам открылись, и в корабельном деле помощь и союз был. Папа давно Государей наших против турок подбивает, знаешь то, владыко, только дело то глупое — за чужой прибыток жизни русские класть. А вот если мы с ним на равных будем и даже посильнее, тогда только в союз против нехристей вступать и надо. Ну, о том, куда дальше идти надо будет, — я и не мечтаю, на то жизней наших уж не хватит. Хотя сам, владыко, понимаешь, о чем я…

Шеин вдруг оборвал себя на полуслове и полушаге.

— Да, Михаил… Три столицы… Вы, смотрю, уже и каждый себе по столице в новом государстве присмотрели, — покачал головой Сергий, но не насмешливо, а скорее пораженно, стараясь за усмешкой скрыть свое потрясение. — Происходило бы такое не в России, а во Франции, так были б вы не воеводы, а маршалы… И назвали бы потом монахи-летописцы ваш замысел «заговором маршалов».

— Как ни назови, владыко, а, главное, все пока верно движется. Такого, чтоб граница Русского государства с Литвой, как ране бывало, — по Можайску проходила, — того больше никогда не будет. И ты теперь знаешь все. И таких людей, кто знает все, ныне стало четверо, трое воинов русских, один воин Христов. Но я, владыко, боюсь. За Мишу боюсь. Федор он постарше, он в тень тихонько отойдет. А представляешь, как будет встречать народ в Москве своего спасителя? Что будет говориться о Михаиле Васильевиче Скопине-Шуйском на московских пирах? Сколько выспренних славословий — и рядом самой черной зависти? Ну, как всегда у нас. Боюсь за Мишу.

Происходившие в течение последних девяти месяцев события, обнадеживающие, но и загадочные, предстали пред архиепископом Смоленским Сергием в своей естественной взаимосвязи. Он не мог до конца поверить Шеину… Но не потому, что испытывал к нему хоть на золотник недоверия, а потому, что грандиозность плана, составленного этими тремя людьми, не укладывалась в голове.

— Что и кому писать, я знаю теперь и сам. Ты прав. Но вот как нам Сигизмунда покрепче к Смоленску привязать — чтоб уж с крючка не сорвался?

Владыка помолчал, глядя в пол.

— Я давно раздумываю, в чем причина странного упорства польского короля, — раздумчиво проговорил он вполголоса. — Сигизмунд потерял здесь столько людей, что хватило бы взять пять-шесть городов! А он уперся, как козел в закрытые ворота, хотя в двух саженях калитка отворена. Почему? Так уж боится удара в спину?

Михаил усмехнулся.

— Главное, думаю, в том как раз, что позор для него великий оставить осаду города, у которого сил в десять раз меньше, чем у него. Со стыда помрет!

— Только ли? — светлые глаза архиепископа Сергия вдруг потемнели и сузились. — Могу поверить, что король польский не семи пядей во лбу, это видно по тому, как он ведет себя на нашей земле: всех отвратил, уж все его ненавидят. Но полным-то недоумком он быть не может, так? Какая такая сила способна подвигнуть его терять сотни воинов, злить собственное войско, — но торчать под неприступными для него стенами, рискуя потерять все остальное? Велика должна быть та сила, как думаешь?

Воевода лишь пожал плечами и отвел глаза под пронзительным взором владыки.

— Все ли сказал мне, Михайло? Или утаил что-то?

И вновь Шеин нахмурился. Казалось, он взвешивает разные решения, но ни одного не может выбрать. Потом воевода улыбнулся, тряхнул головой и сунул руку в притороченную к его поясу небольшую кожаную сумку.