Стена

В один прекрасный день нас с ним поразит один и тот же удар, и тогда даже мой слепой крот поймет, что мы умираем. Его немного жалко, мне бы хотелось, чтобы ему чуть-чуть повезло. Но, с другой стороны, он ведь сумасшедший, я должна радоваться, что держу его под контролем.

К слову, есть еще и другой вопрос жизненной важности — боеприпасы. Их хватит на год. Лукс ведь погиб, мяса нужно куда меньше. Летом я могу иногда ловить форель, кроме того, можно рассчитывать на хороший урожай картошки или бобов. На худой конец прокормлюсь картошкой, бобами и молоком. Но молоко будет, только если Белла отелится. Все равно, голода я боюсь гораздо меньше, чем холода и темноты. Случись такое — в лесу мне не выжить. Нет смысла слишком уж задумываться о будущем. Всего-то и надо, что беречь здоровье и уметь приспосабливаться. В общем-то, последнее время я не так уж и задумываюсь. Не знаю, к добру это или к худу. Все, должно быть, стало бы иначе, если бы знать, будет у Беллы еще теленок или нет. Иногда мне кажется, лучше бы — нет. Это только оттянет неизбежный конец и принесет новые тяготы. И все-таки было бы хорошо, если бы снова появилось новое, юное существо. Хорошо прежде всего для бедной Беллы, она так одиноко стоит в темном хлеву и ждет.

В общем-то, теперь мне нравится жить в лесу, мне будет нелегко с ним расстаться. Но я вернусь, если выживу там, по ту сторону стены. Иногда я представляю себе, как было бы здорово вырастить дочек тут, в лесу. Для меня это было бы райским блаженством. Но сомневаюсь, что им бы это тоже понравилось. Нет, не получился бы рай. Думаю, что его и не было никогда. Рай непременно должен быть вне природы, а такого рая я представить себе не могу. Об этом даже думать скучно и не хочется.

Двадцатого июля начала косить сено. Погода стояла по-летнему жаркая, на лужку выросла высокая и сочная трава. Я отнесла на сеновал косу, грабли и вилы и оставила их там: людей нет и утащить их некому.

Пока стояла на берегу ручья и глядела на луг, казалось, что никогда не справлюсь с этакой работой. Девочкой я научилась косить; тогда, после долгого сидения в затхлых классах, это было удовольствием. Но прошло уже более двадцати лет, я наверняка разучилась. Известно, что косить можно только рано поутру или вечером, когда падет роса, так что я вышла из дому уже в четыре утра. После первых движений почувствовала, что косить не разучилась, и стала двигаться не так судорожно. Дело шло, конечно, очень медленно, было страшно тяжело. На второй день дела пошли много лучше, а на третий полил дождь и работу пришлось прервать. Дождь шел четыре дня, и сено на лугу перепрело, правда, не все, только то, что лежало в тени. Тогда я еще не разбиралась во всяческих приметах, по которым теперь довольно успешно могу предсказывать погоду. Никак не могла угадать, будет ли стоять ведро или завтра погода испортится. Пока косила, все время приходилось сражаться с ненастьем. Потом я научилась безошибочно угадывать подходящее время, но в то первое лето была совершенно беспомощна перед непогодой.

На то, чтобы скосить луг, ушло три недели. Не только из-за неустойчивой погоды, но и из-за моих неумелости и физической слабости. Когда в августе сухое сено было наконец убрано на сеновал, я так вымоталась, что села рядом с ним и расплакалась. Тяжелый приступ уныния, я в первый раз до конца осознала, какой удар меня настиг. Не знаю, что бы было, если бы ответственность за моих животных не заставляла делать по меньшей мере самое необходимое. Очень не люблю вспоминать то время. Прошло две недели, пока я собралась и ожила. От моего дурного настроения очень страдал Лукс. Он ведь полностью зависел от меня. Пес все время старался меня развеселить, а поскольку я не отзывалась, совершенно терялся и залезал под стол. Думаю, именно потому, что мне было страшно жалко собаку, я начала изображать хорошее настроение, пока наконец снова не обрела ровное, спокойное расположение духа.

Я по натуре не капризна. Полагаю, что тогда меня вывело из равновесия физическое изнеможение.

Собственно говоря, у меня все основания быть довольной. Титанический труд по заготовке сена позади. Что из того, что он стоил мне столько сил? И вот, вновь принявшись за дела, я прополола картошку, а потом взялась пилить дрова на зиму. К этому делу я подошла разумнее. Причиной тому была, скорее всего, просто моя слабость. У дороги, повыше избушки, стоял большой штабель, ровно семь кубометров. Эти дрова припас на зиму некий господин Гасснер, о чем свидетельствовала надпись голубым мелом. Кем бы господин Гасснер ни был, больше он в дровах не нуждался.