Стена чудес (СИ)

«Долорес (4): Голосовое сообщение».

Пятый раздражённо поморщился — больше всего в современных способах общения он презирал голосовые сообщения, и первым делом ему захотелось их все удалить. И сразу следом он почувствовал укол совести: конечно же Долорес отправляет голосовые сообщения. Было бы странно, если бы она ловко настукивала абзацы текста своими бионическими пальцами.

Но слушать их Пятый всё равно не стал. Переложил телефон на стопку полотенец, выбросил салфетки и прижал к культе сухое полотенце. Достал из сумки зубную щётку и пасту, и пока чистил зубы, ему пришло ещё два голосовых сообщения от Долорес.

Пятый зажал щётку в зубах, разблокировал телефон и занёс палец над первым сообщением, но так и не запустил. Бросил телефон обратно и продолжил натирать зубы пастой.

Что она могла ему сказать? «Это для твоего блага»? «Извини»? Ничего из этого его не интересовало, и бесконечные разговоры о том, как он ошибается начали порядком надоедать.

Закончив с зубами и переодевшись в пижамные штаны и домашнюю футболку, Пятый подхватил телефон и вернулся в комнату. Улёгся на кровать, устроив руку с телефоном на животе, и пятнадцать минут просто смотрел в потолок.

А потом всё же поднял руку и разблокировал экран. Яркий свет залил лицо, и Пятый сощурился и поморгал, пока глаза к нему не привыкли. Он проиграл первое сообщение:

— Приветики, это я! — сказала Долорес. — Куратор меня подбросила до корейского магазина недалеко от моего дома, и я накупила вкусных чаёв. Намешала себе один и подумала, что тебе бы тоже не помешало выпить горячего чаю. Можно просто чёрного, но лучше такого, как у меня.

На этом сообщение обрывалось. Пятый нахмурился, всматриваясь в экран, а потом, уже менее уверенно, запустил второе сообщение.

— А ты знал, что кошки потеют через подушечки лап? Я никогда не замечала. Придётся летом трогать лапки своей кошки щеками.

— Что за… — Пятый сжал телефон в руке и потёр глаза запястьем. — Что она несёт?

И тут же проиграл третье.

— Тут пишут, что в Италии крёстная Золушки была кошкой. Вот бы моя кошка тоже была феей-крёстной и могла наколдовать мне новые руки. Я бы нарисовала твой портрет.

Пятый убрал телефон обратно на живот. Долорес будто никакого внимания не обратила ни на его срыв, ни на их беседу. Просто говорила первое, что приходило в голову.

Слушать это он больше не собирался.

Хватило Пятого на две минуты.

— Но вообще-то, — говорила Долорес в четвёртом сообщении. — Я и так могу нарисовать твой портрет. Обещаю, что не буду делать это задницей.

Пятый тихо вздохнул. Потом набил большим пальцем сообщение: «Шутка про задницу немного затянулась», а потом включил пятое сообщение от Долорес.

— Не подумай, что я навязываюсь. Ты очень фактурный. Эта печать тоски на лице, еврейский нос и брови… Я бы тебя рисовала и рисовала, знаешь.

Пятый облизнул губы. Заметил, что Долорес прочитала его сообщение и уже что-то надиктовывает, и включил последнее из старых. На нём Долорес, очень нестройно и мимо нот, пела песню Creep группы Radiohead. И как только она допела, пришло новое голосовое.

— Ты не спишь! — смеялась в нём Долорес. — Да, я знаю, что затянулась. Больше её не повторю, обещаю. Левая рука на Библии, правая вверх.

Пятый с трудом сдержал смешок. «Эта шутка ещё хуже. Я уже ложусь спать, » — написал он.

Долорес ответила быстро:

— Ладно, ладно! Спокойной ночи. Завтра долгий день.

Пятый откинул руку с телефоном в сторону и снова уставился в потолок.

Какая же она была невероятно странная.

И немного жуткая.

Но очень, очень милая.

Пятый пробыл в Детройте пять дней. Как только культеприёмная гильза была готова, Пятому помогли надеть протез и закрепить с помощью специального крепления. Рука была нетяжёлой, но пока слушалась плохо. Помощники доктора Биггза продолжали её настраивать и налаживать, и в конце концов Пятый более-менее приловчился сгибать и разгибать локоть и бионические пальцы.

Много часов он провёл, просто решая детские головоломки: собирая цифры в ячейки и просовывая кубики и конусы в специальные отверстия в коробке. Листал журналы, поднимал со стола мелочи. Рука реагировала медленнее, чем ему бы хотелось, и сейчас воспринималась неуклюжей.

Но что сводило Пятого с ума на самом деле — в отрыве от неспособности новой руки ловко и быстро перебирать пальцами — это невозможность почувствовать что-то кончиками пальцев. Он не знал, какой на ощупь предмет, который он держит в руках. Тёплый он, или горячий. Мягкий или твёрдый. Шершавый или гладкий.

Это было то, о чём говорила Долорес. Нельзя не только размазать краску пальцами, но и даже узнать, какая у бумаги структура.

К этому можно было привыкнуть. Он был в этом уверен. Как привыкла Долорес, как привыкли сотни других ампутантов. Привыкнет и он.

Легче дышать от этого не становилось.