Стена плача

Так пролетело два года. В один «прекрасный» день Алексея вызвали в политотдел и сообщили, что пришла разнарядка на Афганистан. Из четырех взводных, бывших в роте, один уже отслужил там срочную, другой успел побывать в Забайкалье, на БАМе и в Средней Азии, а у третьего было четверо детей – в горячие точки таких не посылали.

Четвертым взводным был Алексей. «Ты как командир отличного взвода достоин того, чтобы поехать служить в ограниченный контингент советских войск в Афганистане», – сказал замполит полка. На оформление давалось два месяца.

Вечером Алексей вернулся домой и долго не решался поговорить с Женей. Она подошла к нему сама, прижалась жарко и тесно – лицо ее сияло, в кошачьих глазах горел странный, загадочный огонек.

На секунду Алексею показалось, что все это просто наваждение: как он может оставить ее одну, уехать туда, где завтрашний день не значит ровным счетом ничего, потому что сегодня тебя могут убить?

Ему вдруг захотелось причинить ей боль, он с силой и яростью стиснул ее плечи и почувствовал, как легко и податливо отзывается молодое, упругое тело.

– Алеша, я хочу тебе сказать…

– Подожди. Сначала я. – Он переборол желание, отодвинул ее от себя, заглянул в глаза. – Женя, я написал рапорт. Меня посылают в Афганистан. Скоро, через два месяца.

Она тихонько охнула, привалилась спиной к стене за кроватью. Руки ее сомкнулись на животе.

– Ты будешь ждать? – Он спрашивал снова, как тогда, в сумрачном Ленинграде, но теперь они не были детьми, тайком сбежавшими из дому. Оба стали взрослыми и отлично понимали, что к чему.

– Я… да… – Женя кивнула, закусила губу, качнулась вперед, потом назад.

Алексей провел рукой по ее волосам, ожидая, что она сейчас заплачет, одновременно боясь этого и желая. Но она не заплакала. Ее лицо оставалось неподвижным и спокойным, только жаркий румянец схлынул, уступив место мраморной бледности.

– Алеша, я была у врача. У нас будет ребенок.

…Через девять месяцев родилась Лидушка. Женя прислала ее фотографии – голенькая на столе, в крошечной ванночке с намыленной лысой головкой, в кроватке, орущая во весь свой беззубый рот. Позже Алексей съездил в отпуск. Дочка уже ползала, пыталась подняться, хватаясь за стенку малюсенькими ручонками. Женя, похудевшая, осунувшаяся, улыбалась, держа в руке бутылочку с молоком.

Тогда, в восемьдесят восьмом, он последний раз видел ее улыбающейся, счастливой…

В феврале восемьдесят девятого война закончилась. Наши войска вышли на территорию Советского Союза в районе Кушки. К новому месту назначения Алексей ехал через Москву.

Женя встретила его на вокзале и сразу, в лоб заявила:

– В Читу не поеду. Подавай рапорт об увольнении, оставайся с нами в Москве, ищи другую работу.

Увольняться он не захотел. Пробовал уговорить Женю, но та стояла намертво: ребенок слабенький, часто болеет, увозить его из столицы в глушь – безумие.

Женин отказ был для Алексеем ударом. Через двое суток он уже снова ехал в поезде, стараясь отстроиться от мрачных мыслей о том, что теряет семью, что новое место службы – действительно чертова глушь, что его ребята сейчас далеко, в Прибалтике, а он, хоть и получил формально повышение и стал капитаном, по сути, выдворен из десантных войск.

Учебная разведрота, командиром которой назначили Алексея, оказалась совершенно «убитой»: дисциплина на нуле, материальной базы никакой. Старый ротный занимался только тем, что хлестал водку.

Кругом царили тоска, уныние и беспросветное пьянство. Бродили «забайкальские негры» – местные буряты, употреблявшие смесь из пива и антистатика, из-за которой в течение короткого времени наступала необратимая пигментация кожи, и человек становился коричневым, как настоящий негр.

Из Москвы приходили неутешительные письма: Женя упрашивала вернуться, жаловалась, что устала всю жизнь ждать, грозила подать на развод.

Начали сказываться последствия контузии: часто с ночи сильно болела голова, немели левый висок и затылок, беспричинно падало настроение.

Сначала Алексей держался, пытался взять себя в руки, боролся за порядок и дисциплину в роте. Потом ему все осточертело. Он запил сам, стал отчаянно гулять и часто, проснувшись утром, не мог сразу сообразить, в чьей постели находится.

Домой теперь Алексей звонил не часто, а писал еще реже. Дни, недели, месяцы летели, похожие один на другой, совершенно никчемные и бесполезные, – невозможно было остановиться, оглянуться, вновь почувствовать себя хозяином своей жизни.

А потом случилась та кошмарная история…

Он руководил учебной ночной стрельбой. БМП выехали на огневую и, поразив все мишени, прибыли на рубеж разряжения орудий. Алексей услышал в наушниках доклад командира центральной машины:

– Снаряд в канале ствола, прошу разрешения разрядить выстрелом.

Ситуация была штатная. Алексей принял решение: разрешить, предварительно снова подняв мишени. Спросил командира:

– Мишень видишь?

Тот ответил утвердительно.

– Огонь.

Потом он всю жизнь ругал себя за эту команду. Командир машины принял габаритные огни соседней БМП за подсветку мишени. Машину прошило насквозь.