Стенание

Значит, после Рождества я, вероятно, больше не увижу свою подопечную. И буду скучать по ней… Глубоко вздохнув, я сказал:

— Браун, вы всегда казались мне здравомыслящим молодым человеком. И я знаю, что Джозефина любит вас.

— Как и я ее, — заверил меня юноша.

Я серьезно посмотрел на него:

— Вам известна ее история?

Он точно так же серьезно ответил:

— Да; когда я спросил Джозефину, согласна ли она выйти за меня замуж, она все мне рассказала. Я и прежде слышал, что ее приемный отец был грубой скотиной, но не знал, что он обманом вывез малышку из Франции во время войны.

— Это был тяжелый, жестокий человек.

— Джози очень благодарна вам за то, что вы избавили ее от него и дали ей приют.

— Джозефина больше всего нуждается в доброте и ласке, мастер Браун. И думаю, всегда будет нуждаться.

— Это я знаю, сэр. И как вы в последний год были ее добрым хозяином, так я буду ей добрым мужем. — Лицо моего собеседника излучало искренность.

— Да, верю, что будете. — Я встал и протянул ему руку. — В общем, я даю свое согласие, любезный Браун.

Когда он пожал мне руку, я ощутил смесь радости, что будущее Джозефины устроилось так благополучно, и грусти от мысли, что она покинет мой дом. Я помнил, как ее неловкость и нервозность раздражали меня, когда девушка только появилась в моем доме. Но я видел тогда, что бедняжке тяжело, распознал в глубине ее души светлую натуру и решил быть с нею мягче.

Лицо молодого Брауна разрумянилось от удовольствия.

— Можно мне пойти к ней и сказать? Она ждет меня на кухне.

— Да, поскорее сообщите Джозефине хорошее известие.

Позже я пришел к ним на кухню, и мы все вместе, с Броккетами и Тимоти, выпили за их здоровье. Тимоти казался удивленным и даже расстроенным. Как же этот мальчик не любил перемен! Это беспокоило меня. Агнесса играла роль хозяйки, разливая вино, которое я попросил для такого случая принести из погреба, и даже Мартин смягчился до такой степени, что поцеловал Джозефину в щеку, хотя, наверное, заметил, как и я, что она при этом испуганно вздрогнула. Пока остальные весело болтали, управляющий стоял немного в стороне. Джозефина расплакалась, и молодой Браун прижал ее к себе. Она вытерла глаза и улыбнулась:

— Постараюсь не уподобиться тем женам, которые рыдают при всяком волнении.

— Я уверен, ты будешь самой лучшей и послушной супругой, — тихо сказал ее жених. — А я постараюсь быть лучшим на свете мужем.

Я улыбнулся. Я знал, что Джозефина — отнюдь не Тамазин, чей сильный характер требовал равных отношений с мужем, что порой вызывало неодобрение со стороны окружающих. Моя юная служанка была приучена безоговорочно подчиняться, и я с грустью подозревал, что любая другая роль показалась бы ей пугающей. Впрочем, у меня было чувство, что она станет хорошей матерью и что это может придать ей сил. И я провозгласил тост:

— Да будет ваш союз счастливым и благословленным многочисленным потомством!

Когда все подняли бокалы, Джозефина бросила на меня взгляд, полный счастья и благодарности, и я решил, что в конце концов все-таки напишу Гаю.

За мной пришли, как всегда, на рассвете. Я еще спал, но проснулся от громкого стука. Как был, в ночной рубашке, я встал и вышел из спальни, не испуганный, но разозленный: как смеет кто-то так настойчиво колошматить в дверь в столь ранний час? Подойдя к входной двери, я увидел там Мартина — как и я, он был в ночной рубашке и отодвигал засовы.

— Иду, иду! — раздраженно кричал он. — Хватит уже стучать, вы весь дом перебудите…

Управляющий осекся, открыв дверь и увидев Генри Лича, местного констебля, крепкого сложения мужчину на пятом десятке. Рядом с ним на фоне летнего рассвета вырисовывались двое помощников с дубинами. Когда я спустился, моя злоба сменилась страхом, и колени у меня задрожали. У констебля в руке была какая-то бумага. Раньше Лич всегда держался с должной почтительностью, кланялся, когда я проходил мимо по улице, но теперь строго нахмурился, поднеся эту бумагу к моим глазам. На сей раз яркая красная печать принадлежала не королеве Екатерине, а королю Генриху.

— Мастер Шардлейк, — официальным тоном произнес Лич, словно мы не были с ним знакомы.

— В чем дело?

Я смутно заметил у себя за спиной Агнессу и Джозефину, которых тоже подняли с постели ни свет ни заря, а потом из-за угла дома выбежал Тимоти, — наверное, он в этот момент ухаживал за лошадьми на конюшне. Мальчик застыл на месте, когда один из людей констебля бросил на него грозный взгляд. Я набрал в грудь побольше воздуха — чистого и свежего в это ясное летнее утро.

А Лич объявил:

— У меня приказ Тайного совета арестовать вас по обвинению в ереси. Вам надлежит предстать перед ними завтра, а до тех пор вы будете содержаться в Тауэре.

Глава 42

Констебль велел мне пойти одеться.

— Меня просили обыскать ваш дом на предмет запрещенных книг. Вот ордер, — добавил он, доставая второй документ.

— У меня нет таковых, — отозвался я.

— Я должен провести обыск.

Помощник Генри, державший Тимоти, ослабил свой захват, и совершенно неожиданно мальчик выскользнул у него из рук и, подбежав к констеблю, попытался выхватить ордер: