Стенание

Лично я подозреваю, что все это было скорее преднамеренной уловкой со стороны короля, нежели случайной цепью событий, как сообщили Фоксу две переживших Екатерину фрейлины (хотя допускаю, что для них происходившее вполне могло выглядеть именно так). Начнем с того, что в июле консерваторам было трудно придумать законные основания для ареста королевы, поскольку никакого компромата ни на нее, ни на ее фрейлин обнаружить так и не удалось. Если бы Генрих действительно хотел отделаться от жены, то легко мог бы сфабриковать любые обвинения, как он сделал в свое время, чтобы избавиться от Анны Болейн и Томаса Кромвеля, да и сейчас был близок к тому же в отношении герцога Норфолка.

Тут стоит отметить, что тремя годами ранее, когда Гардинер выдвинул обвинения против архиепископа Кранмера, Генрих сыграл с консерваторами примерно такую же шутку, согласившись, что Кранмер должен предстать перед Тайным советом, но дав ему заранее свой перстень, дабы показать Совету, что архиепископ по-прежнему пользуется расположением короля. В результате была назначена комиссия для расследования обвинений против Кранмера, но возглавил ее… сам Кранмер! Подобная тактика была хороша тем, что унижала одну партию (в обоих случаях — традиционалистов), но при этом недвусмысленно напоминала другой стороне (сначала Кранмеру, а потом и Екатерине), кто в государстве главный. Учитывая, что охота на еретиков завершилась полным провалом, было бы очень в духе Генриха оскорбить таким образом Ризли и вынудить супругу, как раньше Кранмера, подыграть ему — а в случае Екатерины еще и заставить супругу публично признать, что женщина не должна поучать своего мужа.

Поэтому я думаю, что ордер на арест был не более чем наживкой: король преследовал цель унизить Ризли, а также продемонстрировать всем, что с охотой на еретиков покончено, а королева по-прежнему в фаворе. То есть был разыгран спектакль, причем в роли драматурга и режиссера выступил лично Генрих. А вот самой Екатерине вряд ли было заранее велено принять участие в игре, скорее всего, для нее это стало экспромтом.

К концу июля Екатерина Парр, бесспорно, была в милости у супруга: об этом свидетельствует хотя бы то, что в преддверии близящегося визита адмирала д’Аннебо для королевы были заказаны изумительные новые драгоценности. В августе ее брат, граф Эссекс, встретил высокого гостя и рядом с ним проехал верхом через весь Лондон, а в октябре, когда ситуация особенно накалилась, лорд Герберт, зять Екатерины, заседал в Тайном совете. Словом, в последние месяцы правления Генриха VIII Парры благополучно пережили шторм.

Что же касается визита Бертано, то эта затея не увенчалась успехом. Когда эмиссар понтифика в начале августа прибыл в Лондон, то все надежды на какую-либо договоренность с папой, похоже, уже были перечеркнуты. И с того времени король начал неуклонно возвращаться к реформаторам. Скорее всего, он опасался, что если оставить страну на Гардинера и Норфолка до тех пор, пока Эдуард не достигнет совершеннолетия, они возродят старые традиции. А для Генриха всегда главным приоритетом было обеспечить передачу сыну верховенство короля над Церковью. И здесь следует отметить, что страхи монарха вовсе не были беспочвенными: десять лет спустя Гардинер стал ключевым соратником старшей дочери Генриха, королевы Марии I, когда та ненадолго вернула Лондон в лоно Римской церкви.

После провала миссии Бертано король снова сфокусировался на отношениях с Францией и занялся приготовлениями к встрече адмирала д’Аннебо, который собирался посетить Лондон в конце месяца. Событию этому было уделено большое внимание. Несмотря на финансовый крах, к которому привела страну затеянная Генрихом война, празднования проводились с небывалым размахом. Такой торжественной встречи иностранного лица не было, по крайней мере, с прибытия злосчастной Анны Клевской в 1539 году. Ральф Морис, секретарь архиепископа Кранмера, впоследствии рассказывал, как Генрих стоял на устроенном в честь д’Аннебо пиру, обнимая одной рукой адмирала, а другой — Кранмера (признак благоволения к обоим, хотя к этому времени королю было уже трудно стоять без поддержки), и поверг всех присутствующих в изумление, заявив, что в скором времени он и французский король упразднят мессу и установят простое хлебопреломление. Это, конечно, было совершенно невозможно (король Франции Франциск I оставался незыблемым католиком), но если Генрих вдруг сказал такое, пусть даже в шутку, это могло означать только одно: он вновь повернулся к сторонникам Реформации и преисполнился самых радикальных намерений, что было совершенно немыслимо всего несколько недель назад.