Ох уж это музыкальное ДИНЬ-ДОН… Тембр действительно самый пакостный. Под такой не поспишь, хоть тресни. Даже если уши зажать. Даже если подушкой накрыться…
— … У-МИ-РА-ЕТ-ЗАЙ-ЧИК-МОЙ…
Гомер врал.
Не видел Одиссей никаких сирен. А если бы видел — только бы его самого и видели, поскольку никакие восковые пробки в ушах против ЭТОГО не помогают, разве что приглушают слегка, но все равно — слышно…
Марк Червиолле-Енсен знает.
Пробовал.
— … ДИНЬ-ДОН…
Марк вцепился зубами в воротник форменной куртки. Потянул.
Материя не поддавалась, и он дернул, зарычав. Потом дернул еще раз. Всхлипнул. Выплюнул изжеванный воротник.
— … РАЗ-ДВА-ТРИ-ЧЕ-ТЫ-РЕ-ПЯТЬ…
Сегодня утром он попытался опять включить тиви.
Он пытался это сделать еще вчера, но вырубил сразу же, как только услышал первую фразу.
— … ДИНЬ-ДОН…
А поначалу вроде бы ничто не предвещало кошмара. Шел какой-то фильм. Красивый такой фильм, синее море, небо безоблачно, яркое солнце в воде отражается… (Хм-м?.. Ассоциации странные… Ладно, проехали).
Синее море, белый пароход…
Пароход действительно был белым. Правда — не пароход, а изящная древняя яхта, еще моторная, с убранными по случаю слабого ветра парусами. Старинная, даже без антигравитационого покрытия. И сделанная, кажется, из дерева. То ли фильм исторический или хотя бы в стиле ретро, то ли наоборот — последний писк моды
— … ВЫ-ШЕЛ-ЗАЙ-ЧИК-ПО-ГУ-ЛЯТЬ…
На ослепительно белой палубе под парусным тентом сидела молодая женщина в белом костюме.
Сидела, облокотясь на легкий белый столик, покачивала белой туфлей на стройной ноге, щурила на солнце темно серые глаза. Потом обернулась на звук шагов, посмотрела оценивающе и насмешливо прямо в камеру, изогнула капризно красивые яркие губы.
— … ДИНЬ-ДОН…
— Капитан Енсен, сделайте глупость… Ради меня.
Марк Червиолле-Енсен, действительно дослужившийся в медицинском корпусе до суб-капитана, взвизгнул и отскочил от тиви, выдернув провод. Потом нашел в медкаталоге индекс неразбавленного спирта, синтезировал и выпил полстакана залпом.
— … ВДРУГ-О-ХОТ-НИК-ВЫ-БЕ-ГА-ЕТ…
Он вообще-то не пил. Совсем. Поэтому после второго полустакана, уже практически утром, сумел себя убедить, что ему просто показалось. Вернее — послышалось. Эта сероглазая женщина в белом совсем не то говорила. Или произошло какое-то дурацкое совпадение — ну ведь бывает же, в самом-то деле!
Правда, для того, чтобы решиться снова включить тиви, понадобилось еще несколько глотков.
— … ДИНЬ-ДОН…
Шел боевик, на экране не наблюдалось ни синего моря, ни белой яхты. Рушились здания, взрывались машины, падали тут и там трупы, пули чирикали, словно весенние птички. Пробежал, отстреливаясь, какой-то раненый парень. Короче, Марк совсем было успокоился.
А потом появилась ОНА…
— … ПРЯ-МО-В-ЗАЙ-ЧИ-КА-СТРЕ-ЛЯ-ЕТ…
Та самая.
В белом которая. Ну, то есть раньше была в белом, а теперь..
Замотала головой, заломила руки, закричала отчаянно:
— Енсен, Енсен, мы погибли!..
Правда, сейчас она была уже вовсе не в белом, но какая, к дьяволу, разница, если это точно была она?
Марк разбил экран каблуком ботинка.
Он не закричал — голоса не стало.
— … ДИНЬ-ДОН…
Сумасшествие, выходит, штука острозаразная…
— … ПИФ-ПАФ-ОЙ-ЁЙ-ЁЙ…
Марк Червиолле-Енсен посмотрел на себя в маленькое зеркальце, укрепленное над погасшим пультом.
И увидел мерзкую небритую рожу маньяка-убийцы с красными мутными глазами и стекающей из угла перекошенного рта слюной.
— … ДИНЬ-ДОН…
Марк Червиолле-Енсен посмотрел вокруг.
И увидел развороченные останки двадцать восьмой станции, явно свидетельствующие о нападении пиратской эскадры и десятка хорошо вооруженных и мастерски обученных диверсантов-террористов. Посмотрел на выведенный из строя диагност, испорченные динамики, погасший пульт, сломанную кофеварку.
Кофеварка оказалась последней каплей.
— … У-МИ-РА-ЕТ-ЗАЙ-ЧИК-МОЙ…
Марк Червиолле-Енсен вздохнул и сдался.
По захламленному коридору прошел к медотсеку, разблокировал двери, потянул на себя створки.
Спросил устало:
— Чего тебе от меня надо?
Девочка толкнула пальцем неваляшку, издав очередное мерзкое ДИНЬ-ДОН. Подняла кукольную головку. Из-под серебристой челочки оценивающе смотрели кукольные глаза, прозрачные мертвые пуговки цвета имбирного эля.
Марк Червиолле-Енсен содрогнулся.
Глаза моргнули. Сощурились. Кукольные губки сложились бантиком. Голосок был невыносимо капризен:
— Шлюпку.
Система Маленькая-Хайгон.
Станция Кляйн.
Отдел кадров лагеря каникулярной практики.
Теннари.
На Станции Кляйн Теннари задержался несколько дольше, чем рассчитывал.
Тут так и хочется еще разок недобрым словом помянуть полторы сотни орущих, неугомонно скандалящих и чертовски изобретательных личностей несовершеннолетнего возраста, но поминать их недобрым словом было бы несправедливо, поскольку именно в данном конкретном случае они-то как раз были абсолютно не причем.
Виновата оказалась профессиональная вежливость.