Степан Бердыш

Нет, как бы ни что, думалось Борису, а всё-таки тревожнее иного — размолвки с братьями Щелкаловыми по отношению к Англии и, наперво, аглинским купцам. В этом вопросе у меня, по сути, нет сторонников, а жаль. Щелкалов Андрей на что дальновиден, но делит общую неприязнь к британцу. А пошло-то всё с того злополучного сватовства Грозного к Елисавете. После смерти Ивана злоба боярская сама собой переметнулась на купцов лондонских, что жиреют от барышей у нас в Московии. Вся беда, что никто из наших бояр не понимает нынешнюю торговлю. Щелкалов, щедрый разум, да не разглядел, что за временным послаблением иноземным купцам последует рост отечественной торговли. Вырвясь за рубежи, купечество стократ обогатит казну и укрепит влиятельность нашей хозяйственной мощи.

Щелкаловы и главный регент князь Никита Юрьев наворотили дел после кончины Ивановой. Посла аглинского Бауса смертно обидели. Чуть не под замком держали. Так что, не простясь, на родину бежал да вдобавок восстановил королеву против нового царя. Дела, однако. Как теперь замириться с нею? Посылал в Лондон Бекмана, караулил тот её много недель кряду, дабы щелкаловские огрехи загладить. И что? Приняла, как смерда, в садочке. Молвила пару слов прохладных, и будьте забудьте. Это личителю-то московской державы! С тем посол и вернулся.

У Годунова созрел новый план примирения с Англией. Для чего он, собственно, и пригласил купца Ерошку (а по ихнему, чур, язык сломишь, Иеронима) Горсея, с которым был на дружеской ноге. Горсею королева могла поверить. И уж коль Щелкалов «перехватил» нынче Бекмана, Ближний боярин тоже устроит так, чтоб хитрый дьяк не пронюхал о его встрече с Горсеем. Борис совсем не был уверен, что приказной умник поддержит его в кой-каких начинаниях.

В который раз перелистав скреплённые царской печатью бумаги, перенёсся к ногайским делам. Вспомнил о схваченном Пшибожовским Степане Бердыше, вскипел, зажмурился. Пора с ним кончать! И осёкся…

Трусливо скрипнули половицы. Годунов поднял веки. Напротив охранника Яшки — человек среднего роста. Ничем не приглядчив, тих. Вот так всегда — незаметно — входил он, незаметно одевался и незаметно же правил. От таких обыкновенно и не знаешь, чего ждать. К таким никогда не придерёшься. Они ж тебя сроду не поругают. В глаза. Напротив, глядишь, ещё и посочувствуют, когда тебя упекут в ссылку либо казнят по… их же наговору, а то и с их ведома или прямого указа! Сами-то они, конечно, останутся в сторонке, а злодеями представят серых исполнителей своей вероломной и неумолимой воли.

Сам изрядно скрытный, Годунов за восемнадцать лет Ивановой рубки остался, наверное, самым «незамаранным» из ведущих деятелей двора. Потому и привык там, где скромность, искать затаённое честолюбие, а где тихость — закопанное, и тем более опасное, коварство. Из тиха — жди греха…

— Здравствуй, Борис, — ласково, свойски приветствовал царского шурина пришлец.

— Ба, Андрей, рад видеть тя в добром здравии, — годуновский голос пьянче медовухи. — Что приятного слыхать о царевиче Мурате?

— Только самое отрадное. Преисполнен неизбывной злобы к Исламу. — То он о крымском хане. — Тот-де украл стол отца моего Махмета. Кипяток, не царевич. Велика твоя заслуга — такого слугу престолу выявил.

— Э, пустое. За ними, басурманами, догляд положен. То ли будет, как его в Астрахань под видом князя владетельного двину?

— Мудрая задумка. Мурат-Гирей чтим и ногаями, и крымцами, и прочими нехристями. Авось через него и с тестем его — терским Шемкалом — слад сыщем?

— Да, коль неравно Мурат с ним да с Урусом супротив нас не снюхаются, — усмехнулся Годунов, вперясь в нос дьяка. Он всегда смотрел на этот изумительный нос. Потому как полагал, что если и было в лице Андрея Щелкалова что-то доброе и живое, так это… нос. Почему нос, не объяснил бы, но точно, что нос.

— Э, нет, Борис Фёдорович. Не держи меня за проще, чем есть. Я кумекаю: не так уж и худо. Эта твоя затея добрая. Попажа меткая. Доколе Ислам на Тавриде сидит, Гиреевичи за нас стоять будут. А пока живы Мурат да кромешники его брата Сейдета, так мы завсегда и крымцу хвост придавим. Мол, не прекратишь, Ислам, рубежи наши, аки волк, глодать, так мы на тебя, на антихриста, живо племянников твоих бесноватых спустим. Те, мол, взбрыкивают — еле-еле в узде держим. И сними мы запрет, давно б тебя в клочья распустили. В этом ведь расчёт?

— Всё-то ты, Андрей, видишь на пронизь. Да, в этой прорехе мы, и верно, заклёпку нарядили знатную. Только меня другое тяготит. Что ни месяц, везут нам гонцы от Уруса ногайского и от мирз его с подарками злобу нескрываему на молодого нашего государя. И всё из-за ушкуйных лихостей. Особый вред от ватаги, где вожаком Богдашка Барабоша.

— А! — понял дьяк. — Тот, что дерзновенно прогремел в крымский набег…