Степан Разин. Книга вторая

— Хошь серчай, хошь нет, Степан Тимофеич, а я пировать со старшиной не стану. Хватит, что святки у них пировал по твоим веленьям.

— Чего же ты хочешь? — спросил его Разин.

— Поставь ты меня в караул на всю ночь со всей моей сотней — ворота да стены беречь и дозоры править. Спросят, куды подевался Прокоп, ты скажи: службу правит. Вот и гостям твоим дорогим не будет обиды, и я не приду с ними пить.

Степан согласился. Указал никого из черкасских, когда приедут, не выпускать из ворот до его указа, отдал Прокопу ключи от зелейной башни, назначил заветное слово дозорам у стен и полевым объездам.

Прокоп видел, что Дрон Чупрыгин и дед Панас Черевик готовят станицы к походу. Он не дознался — куда, но главное было наруку: Дрон с Черевиком выведут кагальницких казаков из стен города, а черкасское войско Корнилы тем временем вторгнется в стены, легко раздавит оставшихся кагальницких и схватит Степана.

Прокоп недаром просился, чтобы Степан в этот день назначил его со станицею в караулы. Друзья Прокопа будут стоять на кагальницких башнях у зелейного погреба, у житных клетей, а сам он станет у ворот городка.

Между Прокопом и Корнилой Ходневым был сговор о том, что в самый разгар атаманской пирушки черкасские станицы подойдут по льду с левого берега под стены и в это самое время, по выстрелу на берегу, Прокоп взорвет пороховую казну Разина. Башня взлетит в воздух, и черкасские казаки ворвутся в Кагальник через свежий пролом в стене…

— За порохом там к тебе будут дед Панас али Дрон, — сказал Разин. — Им пороху дашь из зелейной казны сколько спросят.

— Было б твое веленье, — безразлично ответил рыбак. Выраженье тревоги блеснуло в его глазах, но он удержался и ничего не спросил.

Уже на пороге землянки он вдруг замешкался и, нерешительно возвратясь, по-бычьи потупился и обратился к Разину:

— Не гневайся, батька! Нет веры во мне к понизовым. Прими от меня для нужды, вдруг годятся.

Он протянул два заряженных пистолета.

— Чего ты мне каркаешь, будто ворона! — со смехом сказал Степан. — Их горстка, а нас сколько будет!

… Не меньше десятка свечей горело в землянке Разина. Их пламя играло в кубках и стопах с вином, в гранях камней, украшавших платье, в широких круглых зеркалах серебряных и позолоченных блюд и в глазах казаков, сидевших вокруг столов и вдоль стен по лавкам.

Слушая гул голосов и время от времени поднимая свой кубок, чтобы стукнуться с кем-нибудь, Степан Тимофеевич ни на минуту не забывал, что ему надо быть трезвым. Он уже предвкушал победу и с нетерпением ждал, когда же начнут пьянеть гости. Он подсчитывал, сколько получится казаков, если сложить кагальницких вместе с черкасскими, и сколько людей он получит еще после раздачи хлебного жалованья из осадных запасов Черкасска. Он рисовал себе непривычный зимний поход на Волгу и размышлял, что нужно ему для того, чтобы пройти без потерь, минуя Царицын, прямо по Манычу, через морозные и метельные степи, к низовьям Волги.

Корнила Ходнев сам завел разговор о хлебе:

— Ныне бояре мудруют над нами, жмут, а казаки голодуют, когда у нас хлеба довольно.

— Не у тебя ли уж, крестный, припрятан хлебец? Пошто же ты его казакам не даешь? — спросил Разин.

— Я осадные житницы разумею, — спокойно сказал Корнила.

— Как можно, Корнила Яковлич! А вдруг на нас крымцы нагрянут!.. Да и много ли там! — воскликнул Степан, изобразив, что он сам никогда и не думал об этом хлебе…

Корнила склонился к нему через стол, заговорил, как о тайне:

— Бояре идут нас в осаду садить — стало быть, время пришло с осадных житниц сбивать замки и печати. Пора казакам покинуть разброд, заедино подняться — вот, Стенька, в чем правда! Влезут бояре на Дон — не высадить их назад!..

— Али ты в войско мое проситься вздумал? — с усмешкой, прищурясь, спросил Степан.

— Я к тебе не глумиться приехал, Разин, — раздраженно сказал Корнила. — Какое там к бесу «твое», «мое»?! Едино Великое Войско донских казаков. Позор падет на меня и тебя навеки, когда через наши раздоры придут воеводы на Дон!

— Чего же ты хочешь?

— Хочу задавить войсковых есаулов Михайлу Самаренина да Семенова Логинку — вот я чего хочу. А без тебя не осилить. Они письма пишут боярам, зовут воевод, чтобы тебя побили. А мне краше ты, чем бояре: хоть вор, а казак!

— Вот, батька крестный, спасибо за правду! — со смехом воскликнул Степан. — А пошто же ты, крестный, покинул Черкасск? Тебе бы сидеть там покрепче да мне написать приходить и ворота открыть бы. Уж я бы к тебе пришел. А ныне тебя самого-то не пустят назад, скажут: «С вором спознался!»

— Ворота отворят, Степан, — твердо пообещал Корнила. — Ведь на воротах не Логинка с Мишкой — простые казаки.

Степан усмехнулся. Его подмывало сказать, что ворота откроют нынче к утру, но он удержался.

— За чаркой такие дела не судят, крестный, — сказал он. — Мы завтра с утра на кругу потолкуем, а ныне для встречи нам пить. Покойник Минаев привез мне в гостинец медку. Ты отведай.

Он налил Корниле полную чашу, стукнулся с ним и оглядел все казачье собранье.

Узколицый Фролка пьяно перебирал струны своих гусель, сидя с полуоткрытым ртом.