Степанов и Князь

Поэт, приятель Семена, написал однажды мы в лес вошли со стороны реки, не имея в виду, конечно, никаких покушений на божественную и бессмертную Комедию. Так и Степан с Князем вошли в сумрачный лес со стороны дороги. Лес по некоторым археологическим признакам некогда был усадебным парком. Они наткнулись на остов ротонды, а там и на пруд, за гладью которого шла широкая просека для линии электропередачи. Под проводами раскинулся пустырь с колеей, полной талой воды. В стороне жались заброшенные и заколоченные, ржавые самовольные гаражи, наскоро слепленные некогда из краденого листового железа.

В лесу действительно оказалось возможным встретить нежные следы давнего паркового устроения. Скажем, путники наткнулись на родник с остатками мраморной отделки, с прорытой канавкой, загаженной и пересохшей. Неподалеку торчал поросший дикой травой осколок древнего акведука, и родословную его было не разгадать. Как и родословную всего пейзажа, да и всего здешнего народа, в этом пейзаже обретающегося. Нежданно они оказались в липовой аллее, украшенной обок полуразрушенным обелиском неясного идеологического предназначения. И оба подумали: нельзя не признать, что родной их природе, природе Степанова и Князя, а также художников Саврасова и Левитана весьма к лицу руины и опустошение, всяческие недужные мостки и повисшие без сил косые дырявые заборы. Было хорошо, и по кустам и деревьям уж вовсю пели весенние птицы.

Аллея привела их к резным чугунным воротам со львами, похожими на петербургских, только, судя по выражению морд, ученее. Ворота стояли в поле сами по себе, но за спинами львов оказалась переброшенная не через что толстая грязная доска. А там завиднелся высоченный кирпичный красный забор и другие, тоже тяжелые и массивные, ворота, крашенные зеленой краской, как принято украшать входы в военные части. Из-за забора торчала готическая башня с флюгером в виде игривого золотого петушка. Кирдык, сказал Семен по-татарски, хоть совсем не знал этого языка, так он выражал свое удивление. Они подошли к воротам ближе, и в направленную на них с охранной целью камеру видеонаблюдения Князь скорчил рожу. Не сразу приоткрылась с капризным взвизгом боковая дверца. В ней показался худой низкорослый мужик с узко поставленными крестьянскими глазами на маленьком лице. Узкий мужик был в камуфляже и хром, вооружен и, скорее всего, зол. Но едва он разглядел наших странников, то, чем стрелять, завопил сиплым голосом: Князь, это ты! Семен не очень изумился, привык к чудесам, а Князь заметил лишь: Россия меня не забывает — и обнял старого солдата. Впрочем, дело обстояло просто: охранник некогда служил у одного из братьев Шишовых.

— А это с тобой кто? — спросил охранник Князя.

— Дядя Степа, миллионер, — представился веселый Степанов Семен.

— Милиционер — это хорошо, — не расслышав каламбура, похвалил Семена солдат. И представился: — Андрюха.

И оба были впущены на территорию.

Где-то гадким сквалыжным голосом закричал павлин.

— Как хозяина взяли, так я Пашку в вольер посадил, чтоб собака не сожрала, — объяснил охранник Андрюха, которому, как всем охранникам и вахтерам, редко выпадало, не торопясь и доверительно, с кем-нибудь негромко поговорить. — Скучает тварь по хозяину, еще бы. Он, гад, мыслящий, к бабке не ходи.

В другом вольере, справа от ворот, ярился громадный черно-рыжий кавказец со снежным фартуком на груди. Миновали крутой китайский мостик, аркой переброшенный через протоку между двумя прудами: в рыжеватой, но все еще прозрачной воде среди русских кувшинок плавали белые, красные и синие карпы. Пошли по усыпанной гравием дороге, расходившейся на две стороны по бокам огромной завялой клумбы с поставленной посреди белой, в ржавых потеках, гипсовой Венерой без головы. Дорога раздваивалась с тем, чтобы стечься у парадного крыльца. Вход в дом был украшен двумя прямоугольными пилястрами, а между ними четырьмя припухлыми, чуть кривыми ионическими колоннами. По краю карниза рассажены были львиные же головы с раскрытой пастью. Тяжелые двери были мореного дуба, ручки в виде львиных опять же голов с кольцами в носах были позолочены, а может, и впрямь золотые. Мужик потянул за кольцо, дверь бесшумно подалась, и они взошли. В прихожей их встретило антикварное, побитое молью и временем чучело большого бурого медведя, стоявшее на задних лапах, в передних державшее серебряный поднос для визиток. На медвежьем подносе стояла початая поллитровка Путинской и граненый лафитник.

— Угощайтесь, — предложил мужик и достал из-за пазухи сморщенный и усохлый соленый огурец. — Генерал Попереков сам солил! — пояснил служака не без гордости.

— А почто хозяина взяли, Андрюха? — выпив и закусив, поинтересовался веселый Семен, он любил иногда говорить по-старославянски. Князь от угощения отказался.