Степени (СИ)

Для девочки из Техаса весь этот огромный фамильный дом – не просто помещения с дорогой мебелью, а именно дом – со своей историей, памятными вещами, множеством фотографий – большой, живой, дышащий – был немножко больше того, что она могла сразу осознать и воспринять.

И бабушка, маленькая и хрупкая на вид, сама была, как этот дом, несущая в себе такую внушительность, такую бездну, что дна её, наверное, не видел никто и никогда. Она знала всё. Вообще всё. То, что знала сама Клер, то, что знал её отец, мистер Беннет, то, что знал Питер, и куда больше, чем все они, вместе взятые. А ещё она очень хорошо умела уговаривать, хотя, постепенно приняв новые обстоятельства, Клер начала ершиться, перечить и высказывать своё мнение, не стесняясь.

Наверное, нужно обладать особым даром, чтобы сразу после слов о том, что она скрывала от сына тот факт, что его дочь жива, перейти к тому, что Клер заслуживает большего, чем имеет – и не заставить усомниться в своей искренности ни на секунду. С немедленным – полным уверенности в том, что она имеет на это полное право – озвучиванием рекомендаций по поводу дальнейшей судьбы внучки.

Уехать в Европу?

Клер не была в этом уверена. Ей хотелось увидеть Питера и встретиться с отцом.

Было так странно узнать о том, что они братья. Она думала, что Питер моложе, а отец – старше. Раньше она даже мысленно не поставила бы их рядом, а, узнав, что они братья, предположила бы, что более чужих друг другу людей на свете нет. Насколько Питер казался ей живым воплощением её мечтательного представления о бескорыстном герое, настолько отец казался размытым, плохо поддающимся визуализации, образом холодного и циничного негодяя.

Но их фотографии рассказывали совсем другую историю. Разные внешне, на каждой из них они были так схожи чем-то необъяснимым, словно их всегда снимали с одного ракурса не столько визуального, сколько душевного. На общих семейных фотографиях это ощущалось меньше. На тех, где они были вдвоём – а таких было немало – ощущение резонанса исходящих от них эмоций возрастало многократно.

Глядя на одну из их фотографий, на их одинаково счастливые улыбки, Клер думала, что, может, отец не так плох, если он может быть таким. И если Питер может быть с ним – таким.

Ведь отец тоже не знал о ней.

И сейчас, за неделю до выборов, было сложно ожидать от него публичного признания. Это она могла понять. Вот только его нежелания даже увидеться с ней, подслушанного ею, она понять не могла, но, может быть, и с этим всё было не так просто.

Клер и предположить не могла, что этот человек, взрослый, очень многого добившийся, очевидно легко умеющий владеть собой и манипулировать людьми, мог просто бояться встречи с ней.

Может, и правда, переждать?

Улететь в Европу, а после, когда всё уляжется, вернуться.

Бабушка так убедительно говорила. И Клер нравилось, что на неё смотрят всерьёз, не тащат за руку, как провинившегося ребёнка, в угол или в аэропорт, не важно, а объясняют, не выбирая мягких выражений и не скрывая ни сложности ситуации, ни её «пикантности». И ей нравилась гордость, с которой бабушка кидала фразы вроде «упрямая, как отец» или «такая же заноза, как и я».

Она пока ни на что не согласилась, но про себя решила всё обдумать.

* *

Бабушка всё ещё расписывала ей грядущие перспективы, когда в дверь позвонили.

Это оказался какой-то незнакомый растерянный молодой человек, который нашёл адрес дома Петрелли в бумажнике Питера.

Мёртвого Питера.

Он привёз его тело.

Питер был убит.

====== Часть четвертая. Степени заблуждений. ======

Последний раз мать видела прилюдные слёзы Нейтана, когда у того резались зубы.

И теперь она стояла в стороне и, оцепенев, смотрела, как тихо воет её старший сын, прижимая к себе и укачивая безвольное тело брата.

Сама она отрыдалась, пока ждала Нейтана, и сейчас держалась только ради него.

И у неё не было сил сказать ему, что главе клана Петрелли не подобает себя так вести.

====== 36 ======

У Нейтана не было сил ни на что.

Он не знал, как он доехал. С того момента, как по пути из Вегаса он получил звонок от матери и до того, как, чуть не вышибив дверь, залетел в дом, он всё ещё не верил в то, что Питер мёртв. Он даже не мог произнести про себя эти два слова, этого просто не могло быть.

Люди умирали. Чужие, и знакомые, и очень близкие, совсем недавно ушёл отец, и, как бы ни было больно, Нейтан всегда принимал этот факт.

Но мысль о брате – она была, видимо, слишком огромной, чтобы пройти через это осознание.

Он лежал в гостиной.

Почти как живой, если не смотреть в его глаза, застывшие и от этого незнакомые. Зато всё остальное было таким родным, даже бледные губы, всё было так, словно он снова был в коме, только на этот раз не горячей, а ледяной. Это всё ещё был Питер, его брат, и, опустившись перед его ложем на колени, Нейтан, всю дорогу борющийся с лютыми, разрывающими изнутри кошмарами, больше не смог сдерживаться.

Ему было наплевать на оставленную открытой дверь, и на мать, молча стоящую рядом.