Степени (СИ)

Возможно потому, что столь резкое выздоровление не могло произойти само по себе, а внятных тому причин никто так и не смог предоставить. Ведь мог же это быть Питер? Ведь его тело так и не нашли, а кому ещё могло прийти в голову излечивать Нейтана? Ну, из тех, кто имел возможность это сделать. Из тех, кто имел хоть какое-то отношение к способностям.

На мать он не думал, та сама была поражена, увидев его стоящим на ногах, и почти что прежним, если не считать отросших волос.

Ведь мог же это быть Питер?

Нейтан понимал, что сознательно погружается в очень опасные сети призрачных надежд и вероятных заблуждений, но ничего не мог с этим сделать. Это было единственным, что давало ему повод жить дальше.

Хоть как-то жить.

От его силы и самоуверенности не осталось и следа. Его «скафандр» полностью сгорел во время взрыва, его оболочки – все, какие были – истлели вместе с костюмом и обгоревшей плотью, и если на теле каким-то чудом нарос новый слой кожи, то его внутреннее «я» осталось болезненно, невыносимо обнажённым.

Дома он задержался ровно настолько, сколько ему понадобилось времени осознать, что здесь, с матерью, в окружении напоминаний о своём ложном и губительном прошлом, он жить не сможет. И, потоптавшись в гостиной, и забрав буквально несколько вещей из своей спальни, он, игнорируя пристальный взгляд ещё больше чем обычно сухой и демонстративно гордо держащей себя матери, отправился в квартиру Питера.

Ничего не сказав, ни о чём не предупредив – куда, на сколько и что вообще он собирается делать дальше.

Мать молча проглотила это невысказанное пренебрежение, и отпустила его. Она знала Нейтана, и догадывалась, куда тот направился, и если ему было нужно время на то, чтобы смириться с потерей брата – она была готова ему его дать.

Собственно, у неё и не было иного выбора.

Умоляющий тон был ей чужд, и она не собиралась ни о чём просить сына.

Как бы ни было страшно оставаться одной.

* *

Квартира Питера казалась заброшенной.

По большому счёту, так оно и было, с момента взрыва здесь никого не было, и ещё до этого Питер, похоже, редко сюда заглядывал, то разбираясь со своими способностями, то две недели лёжа в коме, то ища ответы.

Как давно это было…

Нейтан огляделся, долго не решаясь сойти с порога. Возможно, надеялся, что кто-то выйдет к нему навстречу. Или боялся нарушить что-то в этом месте, ещё хранящем следы пребывания брата. Но всё было так тихо и так безразлично и к его надеждам, и к его опасениям, что он мотнул головой, прогоняя неуверенность, и неспешно прошёл в комнату.

Пыль. Разбросанные впопыхах вещи, наверное, когда Питер очередной раз собирал куда-то сумку. Кружка, стоящая у раковины, так и не помытая, с уже давно высохшими следами кофе. Заправленная на скорую руку постель.

Нейтан бродил по квартире и почти что видел, как брат скидывает в сумку одежду, на ходу отхлёбывает из кружки, убегает, захлопывая дверь. Питер всегда был аккуратным, только что-то важное могло заставить его уйти, не оставив за собой хотя бы относительный порядок.

Например, спасение мира. Чем не повод?

Он бы наверняка расстроился, вернувшись, и обнаружив всё здесь в таком состоянии.

Прибраться бы…

Помыть, разложить, протереть пыль.

Нейтан отставил в угол свою сумку, и, найдя на сегодняшний день не самую плохую с его точки зрения цель в жизни, окинул взглядом фронт работ. Он не видел ничего странного в том, что юрист, политик и глава богатого и уважаемого семейства решил собственноручно навести порядок в квартире брата.

Ведь вдруг тот всё-таки вернётся. Ну вдруг…

Он понимал, что сейчас, особенно с учетом резкого освобождения от физических мучений, он находится в крайне неустойчивом состоянии. Что теперь всё его внимание обращено внутрь себя и фактически больше ничего не стоит между ним и… нет, не потерей… исчезновением Питера. Что, возможно, стоило бы обратиться к психологу, и, как минимум, нужно держать себя так, как этого хотели бы от него мать и отец. Он понимал – но послал бы одним разом их всех в своей голове к чёрту, если бы у него было для этого достаточно злости, но её, как и иных особо экспрессивных эмоций, у него не было.

Он понимал, но всё, на что его хватало – на тихую сосредоточенность при отмывании посуды, протирании пыли, перебирании вещей. Он чувствовал сакральность происходящего, когда бережно разглаживал ладонями складки на любимой толстовке брата, но не позволял себе вкладывать в эти действия больший смысл, чем они должны были иметь. Не позволял, но не был уверен, что не вкладывал. По крайней мере, он старался, он не хотел сойти с ума окончательно, и поэтому не прижимал эти вещи к себе, не зарывался в них носом, не выл в них, как когда-то в шею Питера, когда думал, что тот погиб.

Как давно это было. Тот очнулся тогда, и пообещал, что никогда не умрёт. Обещал… Как давно это было, как давно…