Степной ужас

На обратном пути у меня забрезжила идея, и я тут же взялся претворять ее в жизнь. Навестил оба соседних дома. В одном, где разместились наши минометчики, хозяев не оказалось – скорее всего, тоже подались в беженцы. В другом, занятом связистами, хозяйка оказалась на месте. Этакая бабушка – божий одуванчик. Она, как многие немецкие хозяева, не решившиеся пускаться в неизвестность, боялась наших жутко, не успела еще привыкнуть и ожидала самого худшего. В конце концов я ее все же разговорил; когда она убедилась, что меня интересует не ее скромная персона, а исключительно сосед, стала словоохотливой. Правда, пришлось выслушать длинный монолог на посторонние темы: ни покойный муж, ни единственный сын в партии никогда не состояли, профессия у сына исключительно мирная – мастер на паровозостроительном заводе и что-то давно не писал. Гитлера она крайне не одобряет и на выборах в рейхстаг никогда за наци не голосовала. Стандартный набор, в общем, – с кем из гражданских немцев ни заговори – терпеть не может Гитлера и неоднократно храбро думал про себя, что в России он шею свернет. И каждый второй если не за коммунистов голосовал, то уж за социал-демократов. Решительно непонятно в таком случае, куда подевались отдававшие голоса за Гитлера и прочий зверинец…

Только насчет соседа я не выяснил практически ничего интересного. Она его постоянно звала «герр доктор» – но не врач, а доктор каких-то наук – каких именно, она не знала. (У меня осталось впечатление, что она плохо разбиралась, какие вообще науки бывают на свете.) Вдовец, жена умерла еще до войны, лет восемь назад. Жил анахоретом, один-одинешенек. Почти никуда не выходил, нигде не служил, и, судя по его преклонным годам, он был на пенсии, или как там это называется у ученых людей. На улице появлялся очень редко – сущий затворник. Вот, собственно, и все, что она может сказать.

Ну, ничего удивительного, немцы жили по другим правилам – у них было не принято дружить с соседями, по-русски захаживать за солью или спичками и уж тем более вести задушевные беседы обо всем на свете. Да вдобавок герр доктор даже по немецким меркам жил сущим бирюком – старушка не видела, чтобы к нему кто-нибудь приходил в гости, не слышала, чтобы он с кем-нибудь приятельствовал…

Одну-единственную ниточку она мне все же дала: домашнее хозяйство у него вела некая фрау Шульц – что-то вроде приходящей экономки, домработницы, словом, прислуга за всё. Старушка с ней никаких отношений не поддерживала, но знала ее адрес – так что вам, герр офицер, лучше с ней поговорить, она наверняка сможет о герре докторе рассказать больше…

Герр офицер держался того же мнения, а потому я, откланявшись, пошел искать экономку. Очень уж меня заинтересовала диковина в подвале. А заняться все равно было нечем. Экономка, служившая у герра доктора «очень долго, лет пятнадцать, герр офицер», могла и знать что-то такое, во всяком случае, знала моего доктора Фауста (так я про себя стал его называть) лучше, чем соседка…

Увы и ах… Поплутав немного, я вышел к названному дому на Геринг-штрассе (большим оптимистом, должно быть, был тот, кто улицу так наименовал – ну конечно, свой рейх они пышно назвали «тысячелетним», а все тысячелетие уместилось в двенадцать лет…). Но обнаружил там только десяток шоферов из автобата, заверивших: когда они сюда заселились, никаких хозяев не было. Судя по всему, хозяева, пожилая супружеская пара, ушли с беженцами. Оборвалась ниточка…

Ничего не попишешь, вернулся к себе несолоно хлебавши. Ребята мое указание старательно выполнили: свалили все «интересненькое» на столе в кабинете и разыгрывать воздержались. Только не оказалось там ничего интересного – серебряные ложки-вилки, бронзовые статуэточки, пара фасонных трубок, старый барометр в корпусе темного дерева, несколько хороших авторучек. Хлам, одним словом, не идущий ни в какое сравнение с диковиной в подвале. Сказал: могут разыгрывать сколько душе угодно. Не было смысла самому осматривать дом – уж Сайко с Мусиным, лицезревшие чудо в сундуке, наверняка обшарили комнаты со всем прилежанием…

…Каюсь, грешен – вечером я прихватил в спальню бутылочку «киршвассера», банку сосисок, откромсал финкой кусок сыра, прихватил и буханочку хлеба в целлофане – он, собака, мог храниться годами, не черствея. Дастархан по военному времени получился царский. Во время вынужденного безделья вдали от начальства можно было себе позволить чуточку расслабиться. Точно знал, что и мои ребята сейчас заняты тем же самым, но не собирался их шпынять: меру они знают, лишнего себе не позволят, проверено…