Степной ужас

Она вскорости и началась. Нет смысла о ней рассказывать подробно – бомбежка как бомбежка, ничего особенного. Зенитки палят, «ночники» объявились не запылились, хорошо еще, в малом количестве, думать некогда, тело само все делает… Уточню лишь: результат получился не такой уж скверный – один самолет сбили (мы так и не узнали, кто именно, зенитки или истребители, видели лишь, как он пошел к земле и полыхнула огнем кабина), на втором убило хвостового стрелка (это уж «мессер» постарался), еще три, в том числе и мой, малость подырявило пулями и осколками, но техники быстро пробоины залатали…

Когда вернулись, я немного отоспался и утречком отправился прямиком к капитану Климушеву, нашему особисту (мы так по старой памяти порой за глаза звали смершевцев). Подробно рассказал ему все. Он выслушал очень внимательно, скреб подбородок, дымил папиросой. Старательно все записал, дал мне расписаться и сказал, что обстоятельную докладную по начальству обязательно отправит, да еще попросил, что было предсказуемо, прислать к нему Гришу.

Из того, что мы с Гришей видели, секрета не делали, и это быстро разнеслось по эскадрилье. Нам, в общем, верили. Пожимали плечами и говорили: всякое может случиться. Некоторые стояли за версию о немецком секретном оружии – правда, никто, кроме нас, как вскоре оказалось, этих светящихся шаров не видел. Те, кто не соглашался с версией о секретном оружии, выдвигали логичную, надо сказать, контрверсию, говорили то же, что я сразу сказал Грише: будь это оружие, они бы по самолету обязательно чесанули, пошли на таран, подожгли. Им возражали: может, это были пока что испытания, без боевого применения. Но вялые споры вскоре увяли окончательно: это были чисто умозрительные дискуссии, никто не знал, как на самом деле все обстояло, так что не стоило зря мучить мозги, хватало неотложных практических дел…

Не сомневаюсь, хотя и не лез с расспросами: капитан докладную наверх отправил. Только никаких последствий это не возымело. А последствия были бы исключительно такими: пришел бы циркуляр по АДЦ – дескать, в таком-то районе такой-то экипаж наблюдал то-то и то-то, в связи с чем всем предписана повышенная бдительность, о подобных встречах по возвращении докладывать немедленно. Но ничего подобного так и не последовало. Может быть, командование придерживалось (после консультаций со специалистами) той же версии, что наш старлей Фатьянов из метеослужбы: он был убежден, что мы столкнулись с атмосферным феноменом, а конкретно с шаровыми молниями. О шаровой молнии мало что известно (такое же положение сохраняется и сегодня), а представать она может в самых разных обличьях и размерах. До сих пор в виде ажурного шара она не появлялась – но кто о ней что-то скажет с уверенностью?

А может, наверху ждали новых сообщений о подобных встречах. Но так и не дождались: ни мы, ни кто-то еще из нашей эскадрильи ничего подобного больше не видел. А насчет других эскадрилий мне ничего не известно – во всяком случае, я ни до конца войны, ни позже, в Маньчжурии, ничего об этом не слышал…

И ведь на этом странности в ночном небе не закончились! Случилась еще одна удивительная встреча, вовсе уж ошеломительная…

Снова мы отправились в обычный боевой вылет. Было это, я отлично помню, двадцать пятого декабря сорок третьего, в немецкое Рождество. У нас до революции Рождество тоже праздновали в этот день, а потом по новому календарю передвинули дату на тринадцать дней вперед. Ну и открыто праздновать перестали, конечно. Нет, никто не преследовал уже людей верующих, отмечавших праздник келейно, но вот члену партии или комсомольцу за празднование Рождества могло маленько и нагореть.

Ну а немцы Рождество отмечали открыто. Гитлер к христианству относился плохо, покровительствовал дурному язычеству, но на некие основы не покушался. Праздник этот мы всякий год использовали по полной, на бомбежку вылетало все, что могло летать. Нет, не из какой-то вредности – на войне такие соображения в счет не берутся. Тут свои нюансы. В дни больших праздников во всех, пожалуй, армиях мира, и на фронте в том числе, народ, как бы это поточнее выразиться, малость расхолаживается. Конечно, не превращается в полных и законченных раздолбаев, но все равно чуточку расслабляется по сравнению с будними днями, бдительность поумеряет, а иные несознательные элементы ухитряются, если есть такая возможность, уже с утра чуток отпраздновать. Мы это знали насчет больших немецких праздников, а они – насчет наших. И им, и нам полегче было работать в такие дни…

Да, такая подробность. В войну было в моде писать на авиабомбах (и на реактивных снарядах для «катюш») разные лозунги и «дружеские пожелания» противнику. Противник бы их, понятно, не увидел, но так уж было заведено. Вот и в тот раз технари на нескольких бомбах крупно написали мелом: ВЕСЕЛОГО РОЖДЕСТВА! Начальство этой писанине никогда не препятствовало, не говоря уж о том, чтобы запрещать.