Степные империи Евразии: монголы и татары

Данное утверждение верно, очевидно, не только для кочевого общества. Но именно для него наличие черт, признаков, элементов, компонентов различных стадий развития было гораздо более актуальным, чем для оседлых цивилизаций. Когда совокупность земледельческих общин достигает уровня государственности, то черты предыдущих уровней развития (так называемые уклады) начинают постепенно отмирать за ненадобностью. Общество все жестче конституирует себя на новой стадии и совершенствует свое новое состояние. Следы предшествующей социальной истории понемногу хиреют и исчезают как пережитки.

У кочевников же все по-иному. Они, проживая, например, в раннем государстве, не допускают отмирания признаков вождества, поскольку первая же пандемия чумы или вражеская агрессия способны уничтожить их нестабильную (по определению) государственную структуру, и им придется возвращаться на один из предыдущих этапов развития. Вся общественная организация степняков была объективно подготовлена к подобным перипетиям. Невостребованные до поры до времени схемы социального жизнеустройства откладываются в исторической памяти, обычном праве, героическом эпосе (как своде образцов для подражания предкам) и др.

Монгольская империя (Еке Монгол Улус), завершив историю великих кочевых держав, довела до совершенства механизм объединения номадов, который до того периодически запускался в действие на протяжении полутора тысячелетий. Наиболее ярко эта политика проявилась на начальном этапе ее существования, когда реализовывался выдвинутый Чингис-ханом лозунг объединения «народов, живущих за войлочными стенами». Процесс их «собирания» в империи был гораздо более сложным, чем завоевание, т. е. насильственное принуждение к покорности.

Полагаю, что при создании Монгольской империи в некоторой мере сложилось и действовало явление «империофилии», которое не раз в истории сопровождало формирование молодых империй. Притягательная сила их заключалась, во-первых, в твердом государственном порядке, контрастирующем с раздробленностью и нестабильностью в окрестных владениях; во-вторых, в возможности обрести военную защиту от старых противников и противостоять им уже в составе могущественной державы; в-третьих, в доступе к накоплению и распределению огромных ресурсов, несравнимых с возможностями присоединенных владений.

Проявление своего рода монголофилии, вероятно, можно усматривать во время первых «заграничных» походов новорожденной монгольской армии, когда в Еке Улус добровольно вошли тюркские народы Южной Сибири и Восточного Туркестана.

Кстати, здесь не действовало культурное обаяние империи (которое имело значение при римских и отчасти османских завоеваниях) — напротив: только впоследствии высокоцивилизованные уйгуры стали имперскими поданными, и именно они положили начало действию там полноценного государственного механизма.

В пределах бывшей Монгольской империи, уже после ее распада, наследие монгольского владычества, влияние имперских институтов сохранялось местами довольно долго. В качестве примеров назову — по степени убывания интенсивности данного влияния — политические образования Великой Степи и Средней Азии; Иран; Московское государство.

В Степи и Средней Азии этому способствовали неизменность населения и правление кое-где Чингисидских династий; в Средней Азии к названным факторам добавился своеобразный ренессанс имперской государственности при Тимуре, который, как известно, задался целью восстановить Еке Монгол Улус (захватил власть в Улусе Чагатая, завоевал бывший Улус Хулагу, разгромил Улус Джучи и умер в походе на минский Китай — недавнюю империю Юань). В Иране монгольское наследие наложилось на старые традиции издавна обосновавшихся здесь тюркских (огузо-туркменских) племен, которые пользовались на Среднем Востоке огромным политическим влиянием. В Московском государстве стимулом сохранения монгольского (здесь опосредованного золотоордынским) наследия являлась необходимость управления присоединенными к России бывшими ордынскими подданными с помощью татарских административных приемов.

Тенденция к объединению Степи после Монгольской империи угасла вместе с уходом кочевничества с мировой исторической арены. Как и после Тюркского каганата, на месте империи образовалось несколько наследных государств. Но в целом произошла явная деградация государственных структур, «маятник» вновь пошел в сторону стадии разрозненных кочевых общин. Правда, некое подобие интеграции наметилось в XVII в. Ойраты вышли за пределы своего исторического ареала и предприняли далекие миграции, сопровождая их завоевательными кампаниями против казахов, узбеков и ногаев. Но эти предприятия не имели целью создание очередного евразийского «Вечного эля» или «Великого улуса».