Степные кочевники, покорившие мир. Под властью Аттилы, Чингисхана, Тамерлана

Интересно отметить, что в Трансоксиане и в Восточном Иране монголы обычно испытывали меньше трудностей со взятием укреп ленных городов, чем в Китае. С одной стороны, ужас, внушаемый ими как язычниками – мы бы сегодня сказали «дикарями» – в мусульманских странах, был сильнее ужаса, который мог родиться в Китае, где за многие века привыкли к соседству с ними. С другой, здесь они, видимо, еще больше, чем в Китае, использовали местный человеческий материал. Для взятия города монголы собирали мужское население из ближайшей округи – деревень, незащищенных городков, а потом бросали эту людскую массу, приставив к спине саблю, в атаку на рвы и стены. Что за беда, если ее истребляли свои же соотечественники, если при этом их трупы заваливали рвы, а непрерывные штурмы изматывали силы гарнизона? Иногда они переодевали этих бедолаг в монгольское платье и давали каждому десятку по монгольскому флажку, чтобы гарнизон, видя эти толпы перед крепостью, думал, будто имеет дело с огромной армией Чингисхана. Благодаря данной военной хитрости случалось, что небольшого монгольского отряда оказывалось достаточно, чтобы крепость капитулировала. Затем, когда эти человеческие стада становились ненужными, их уничтожали. Эта отвратительная практика, максимально усовершенствованная благодаря дисциплинированности и организованности монголов, стала у них одним из наиболее распространенных тактических приемов. С помощью пленных бухарцев Чингисхан вел осаду Самарканда; пленные самаркандцы, в свою очередь, использовались на осаде Ургенча. Точно так же Тулуй использовал сельское население Хорасана при штурме Мерва. Террор, прострация были такими, что никто не помышлял о сопротивлении. После взятия Нессы монголы собрали жителей на равнине и приказали связать друг другу руки за спиной. «Они повиновались, – пишет Мухаммед ан-Нессави[137]. – Если бы они бросились врассыпную к соседним горам, большинство бы из них спаслось. Когда монголы связали их, то окружили и расстреляли из луков: мужчин, женщин, детей – без разбору».

Но монголы никогда не теряли ни управленческого чутья, ни чувства военной дисциплины. Перерезав четыре пятых населения, монголы для управления выжившими назначали гражданского чиновника, даругу или даругачи, часто из уйгуров, иногда перса, вместе с писцами, умеющими вести документацию на двух этих языках.

Восточный Иран так никогда и не оправился до конца от Чингисхановой бури. Город Балх и сейчас еще хранит следы монгольских разрушений. Тимуридский ренессанс этого края в XV в. при Шахрухе, Улугбеке и Хусейне Байкаре не сможет полностью восстановить страну, перевернутую сверху донизу. Однако, хотя Чингисхан действовал как самый страшный враг арабо-персидской цивилизации, по отношению к которой вел себя как нечестивец и проклятый, каковыми эпитетами его заклеймили мусульманские писатели, он в принципе никогда не проявлял враждебности к исламу. Если он запрещал мусульманам практику омовений и ритуальный забой скота, то только потому, что это противоречило обычаям или суевериям монголов. Если он разрушил в Восточном Иране блистательную урбанистическую цивилизацию, давшую миру Фирдоуси и Авиценну, то только потому, что хотел устроить в пограничных областях своего рода ничейную полосу, искусственную степь, служившую бы его империи передовым рубежом обороны. С этой целью он убил землю. В нем одновременно жили здравомыслящий государственный деятель, осуждавший религиозную войну, и кочевник, плохо понимающий оседлую жизнь и склонный разрушать городскую цивилизацию, уничтожать сельскохозяйственные культуры (покидая Восточный Иран, он приказал разрушить зернохранилища), превращать пашни в степь, более подходящую для привычного ему образа жизни и менее трудную в управлении…