Стерегущие золото грифы

– Если хочешь стать одной из нас, – обронила Шаманка, – должна забыть о штучках, которые умеет делать твой народ.

– Кто сказал, что я этого хочу?

Чего Ак действительно желала, так это выплакаться. Она позволит себе это, когда Шаманка крепко уснет. Спит же она когда-нибудь? Отказаться от того, что для нее так же естественно, как дышать, – нет уж! Уподобиться людям, которые недалеко ушли в развитии от камня, валяющегося у тропы, – еще чего!

– Остановись! – велела Шаманка. – Ложись животом на землю.

– А? – Просьба была более чем необычна.

– Делай, что прошу, – мягко повторила Шаманка.

Ак неуклюже опустилась на колени, потом легла. Пальцы сжались и разжались, сминая траву, набирая земли под ногти. Твердь откликнулась на ласку, окутав Ак терпким влажным духом, шепча на ухо что-то, только им двоим ведомое. Она перекатилась на спину и зажмурилась от голубизны неба. Вдохнув полной грудью свежий, налитый грядущим дождем воздух, Ак закрыла грязными руками лицо.

– Вот так-то, а то напустила на себя важный вид. – Шаманка одобрительно кивнула. – А теперь вставай, идем дальше. И позволь показывать тебе дорогу.

Ак послушно поплелась вслед за ней, ошеломленная, разбитая на кусочки и слепленная заново. Она спотыкалась, не глядя под ноги. Взгляд ее стремился пересечь весеннее плато вдоль и поперек, добраться до горного обрамления и заглянуть за него. А как там, дальше? Так же красиво? В сердце прорастало что-то новое. Должно быть, семечко пристало, пока Ак каталась по траве.

Шаманка прятала улыбку, зная, какой крепкий цветок вырастет из того семечка – ни дождь, ни ветер, ни зима его не согнут. Только мальчишка беспокоил ее. О мальчишке камни не предупреждали. Вся хрупкая фигурка Ана дышала силой. И сила эта способна встать между Ак и ее предназначением. Хотя в чем же ценность выбора, если он дался легко, если не пришлось отказаться от самого дорогого? Без искушения не достичь святости.

Чужаки остались жить среди всадников Укока и с ними вскоре покинули плато, чтобы лето и осень провести в бесконечных странствиях по лесам и горам. Они вместе пасли скот, охотились, выменивали вещи из шерсти и войлока, продукты из овечьего и лошадиного молока, ремни, кожи, волосяные веревки и деревянные изделия умельцев на все, чего недоставало для роскоши и комфорта: зерно, чай, ткани, посуду, украшения. Иногда племя подолгу останавливалось в особо богатых дичью краях или сытных пастбищах, но неизменно возвращалось на Укок, где снег никогда не ложился на всю зиму и обширные стада находили пропитание даже в эту суровую пору.

Прибывшие оказались благожелательными и честными. Они с удовольствием учились всему и полностью влились в немногочисленный народ-семью, где люди делились друг с другом последним и никогда не бросали больных, раненых и немощных, как бы те ни замедляли их во время пути. Колесницу свою небесные люди оставили на плато, уверяя, что теперь посторонним глазам не дано ее увидеть.

Они одевались как пазырыкцы, неукоснительно соблюдали обычаи и смешивали с ними кровь. Даже маленькая грубиянка Ак стала носить девчоночью одежду и не позволяла больше стричь себе волосы. Она почти все время проводила в обществе Старой Шаманки. Та учила ее разным вещам, которые должна уметь женщина. Но Ан подозревал, что обучается Ак не только этому, ведь ему самому никогда не разрешалось присутствовать при их занятиях.

В остальное время Ан не отходил от нее ни на шаг. Собственных родителей Ак не знала. На их родине девочек сразу при рождении отдавали на воспитание в семью мужа. Где-то жили до сих пор ее мать и отец. На далекой звезде, которую оставили эти люди, ведомые неутолимой жаждой нового. В этом спутники Ак походили на укокских кочевников – сидеть на одном месте было выше их сил.

Животное нетерпеливо фыркало и подергивало темной лоснящейся шкурой, сгоняя впившихся комаров. Ан видел свое искаженное отражение в черном выпуклом глазу, украшенном пушистыми ресницами. Как завороженный, он протянул руку и сделал несколько шагов вперед. Конь угрожающе взоржал, переминаясь с ноги на ногу. Пальцы Ана коснулись приятной на ощупь короткой шерсти, скользнули вверх и погрузились в нечесаную гриву. В нос бил резкий запах, и Ан старался приглушить обоняние, сделав его приближенным к обычному для здешних жителей.

– Эй, мальчик! Отойди от этого жеребца! – послышался за спиной взволнованный крик.

Но Ан ничего не слышал. Он осторожно намотал длинную гриву на кулак и хотел было попробовать вскочить на коня, как вдруг тот дернулся, встал на дыбы и, опускаясь, проехал твердым копытом по ноге Ана, сняв кожу от колена до ступни. Тяжелая челюсть сомкнулась у самого уха, но к Ану уже вернулась обычная реакция, и он легко увернулся. От боли закружилась голова, и Ан свалился в траву.

К нему спешили двое пастухов. Один из них вытянул норовистого жеребца плеткой с узелками на концах. Тот обиженно заржал и умчался, приподняв хвост.