Стерегущие золото грифы

– Сказал я тебе: отойди, – процедил сквозь зубы второй. – Мало что напросился с нами и помощи от тебя никакой, так теперь еще и кровь унимать. Гляди, залил все. Иди сам на реку и промой.

– Да что ты разорался? – мирно вступился первый пастух и протянул Ану руку. – Давай помогу встать. Добро хоть не затоптал. На нем только я могу ездить, да и то смотрю сперва, какое у этого парня настроение. Свирепый он у нас.

– Зачем же держите? – морщась от боли, спросил Ан, прыгая на одной ноге и опираясь о плечо пастуха.

– Жеребята от него родятся крепкие.

Смывая кровь и грязь в ледяной воде Ак-Алахи, Ан вспоминал блестящий глаз, наблюдавший за ним. Оборвав очередной клочок повисшей кожи и зашипев от боли, он с удивлением обнаружил сложившуюся и намертво засевшую в уме мысль: строптивый жеребец должен покориться ему. Теперь это главная цель Ана на ближайшее время.

Вечером в аил его отца явилась Старая Шаманка, ведя за руку Ак. Ан встрепенулся и покраснел. Ему отчаянно не хотелось показываться перед Ак больным. Тем более при таких обстоятельствах: подошел по глупости к опасному животному.

Ан нахмурился и уставился на одеяло. Шаманка ласково приподняла его лодыжку, цокнула языком и принялась обкладывать страшную рану тряпками, пропитанными едкой мазью. Нога горела, но Ан и виду не подал.

– Очень болит? – участливо спросила Ак, беря его ладонь в свои.

– Совсем не болит. – Он небрежно пожал плечами. – Подумаешь…

– Храбришься!

– Я себе коня выбрал. Он ничей. – Ан перевел разговор на другую тему.

– Вижу, – засмеялась Ак. – А он тебя выбрал? Вон даже отметил.

Ан засопел.

– Не отметил. На молодом да крепком враз заживет, – пообещала Шаманка. – Будешь как новенький.

Она не обманула. Раны скоро затянулись розовой кожицей, а со временем от них не осталось и следа. А через весну вороной строптивец с белой звездой во лбу не признавал уже и того пастуха, что раньше изредка ездил на нем. Теперь жеребец не подпускал к себе никого, кроме хозяина, которому стал верен всем своим диким сердцем. Ан заплатил за эту верность парой сломанных ребер, разбитой головой и искусанными коленями, но конь признал его превосходство и отныне безраздельно принадлежал ему.

Ак втайне решила, что они похожи – конь и всадник. Разве что человеку удавалось усмирять свою натуру, а животному это и в голову не приходило.

Ак слушала, как шелестит ветер, трепетно прикасаясь к своей возлюбленной-земле, ласково перебирая ее волосы-травинки. Она полной грудью вдохнула напоенный цветочным ароматом воздух и откинулась на спину, расставив руки, нежась и сминая густой и мягкий зеленый ковер, расцвеченный оранжевыми, желтыми и белыми головками огоньков, сурепки и пушицы.

– Какой восхитительный мир, Ан, – простонала она в упоении. – Сколько красок вокруг. Никогда, никогда человеческая рука не создаст такие цвета, которые сравнились бы с этими. Я почему-то плохо помню наш мир, но он точно таким не был.

– Не был, – подтвердил Ан, обрывая лепестки цветов и посыпая ими белую сорочку подруги.

– Посмотри на небо – какое оно синее, а облака на нем такие причудливые! А как они рождаются из тумана, взбираясь по горным склонам, цепляясь за деревья и останавливаясь ненадолго отдохнуть на вершине, чтобы потом набраться смелости и присоединиться к своим сородичам в вышине. И реки, Ан! Живые и быстрые, такие ледяные, что больно телу, когда войдешь в них! У каждой свой цвет, а цвета перемешиваются, когда реки сливаются, и выходят совсем новые оттенки. У каждой свой голос. Они не замолкают никогда. Хотелось бы мне пуститься за ними вдогонку и узнать, о чем они поют и переговариваются, прыгая с горных вершин, перекатываясь через валуны и срываясь вниз водопадами. Куда спешат они? Где замедляют бег? Погляди на деревья – как они растут почти без почвы, на отвесных скалах, в странных позах, цепляясь за поверхность, за жизнь. Но самое прекрасное – горы. Рядом с ними чувствуешь себя незначительным. Мы родимся и умрем, нас запомнят и забудут, а горы так и будут стоять. Древние, неподвижные и строгие. Я люблю горы, Ан, пусть по ним и трудно передвигаться. Зато каждая следующая не похожа на предыдущую. То белая, то красная, то поросшая деревьями, как шерстью, то голая, как макушка нашего Зайсана.

Ан хмыкнул. Ак перевела дух и продолжила:

– Поэтому я не люблю зимовать на Укоке. Там слишком много открытого пространства, слишком однообразно.

– Почему же? – возразил Ан. – Там тоже красиво.

– Мне страшно там, – тихо сказала Ак, поежившись. – На плато я слышу звук, который, похоже, другие не слышат.

– Я – точно нет, – подтвердил Ан. – Какой звук?

– Земля гудит, – попыталась объяснить Ак. – Будто есть что-то внутри, плохое, враждебное. Оттуда идут все беды, я уверена. Ну, например, помнишь, когда земля дрожит и раскалывается?

Ак кивнул. Он был немногословен, как обычно.

– Я спрашивала у Шаманки. Та говорит, мои ощущения верны. Это особое место. И могилы наших мертвых там с особой целью. Они образуют рисунок, печать, которая однажды… Ах, я слишком много болтаю лишнего!