Стервы

— Так ты и сейчас хочешь, чтобы я расстегнул браслет? — спросил Маркус.

— Если не возражаете, мистер Истмен, — ответила она, — я оставлю его себе навсегда.

27

Лоррен

Сидеть дома и хандрить — глупо. Вот пойти в новый, недавно открывшийся «тихий» бар под названием «Плащ и кинжал» — как раз то, что надо.

Даже если Лоррен и придется отправиться туда одной.

Ей подумалось, что это будет вроде подготовки к колледжу Барнарда — там, несомненно, девушки самостоятельные, они хоть через весь Нью-Йорк могут прошагать в одиночестве, и глазом не моргнув.

Она велела шоферу высадить ее у ветхого итальянского ресторанчика недалеко от Стейт-стрит. Подруга Виолетта написала указания на последней страничке молитвенника, лежавшего у Лоррен в сумочке, и она строго последовала им: «Пройдешь в самый конец ресторана, обходя целующиеся парочки; толкнешь двойные двери — смело, будто привыкла; потом бегом через забрызганную томатной пастой кухню, не обращая внимания на поваров; у дальней стены повернешь налево, пройдешь мимо вонючих баков с отбросами, а дальше — прямо к громадному, звероватого вида мужику, который стоит перед металлической дверью».

— Я пришла к мужчине, который знает, где моя собака, — Лоррен пыталась прорычать эту фразу, но вышло скорее жалобное повизгивание. Мужчина, одетый во все черное, окинул ее быстрым цепким взглядом и без единого слова пропустил.

В «Плаще и кинжале» оказалось гораздо уютнее, чем предполагала Лоррен: маленький полутемный зал, освещенный чем-то похожим на тысячу лампадных свечечек, вставленных в шары из тонкого стекла. Железная винтовая лестница вела на второй этаж — на балкон, который шел по всему периметру зала. В дальний угол зала была втиснута стойка, больше похожая на слишком высокую парту. На эту парту облокотился еще более высокий мужчина — бармен, куривший сигарету. Со старенькой граммофонной пластинки лилась умеренно громкая джазовая музыка, и на крошечном танцполе несколько пар кружили медленно, как дымок, который лениво поднимался от их сигарет.

Такая расслабленно-томная атмосфера понравилась Лоррен. Казалось, никто из посетителей не обращает внимания на остальных. Когда она выпьет один-два бокала мартини, то сможет забыть, почему она, собственно, оказалась здесь в одиночестве — да потому, что ее привычная жизнь рухнула.

Вернулись домой родители, отсутствовавшие две недели, и коротко объявили: они читали светскую хронику, знают о ее поведении, запрещают ей куда-либо выходить до самого окончания школы, сами же не будут с ней даже разговаривать. Ни одна из подруг тоже с ней не разговаривала.

Она неспешно продефилировала к стойке бара. В отличие от «Зеленой мельницы», здесь возле стойки почти не было посетителей. Но толпой Лоррен была сыта по горло. Больше она не станет пытаться угождать другим. Ей больше не нужна Глория. Не нужен Бастиан. Не нужен… никто.

Ей нужно утопить свои печали в каком-нибудь красивом напитке, ярком и крепком. Может, даже розовом. Она стряхнула с плеч норковое боа и постелила на ободранный табурет.

— Вы нарушаете мои правила, — едва расслышала она слова бармена. Их заглушил голос Лил Хардин[130], исполнявшей какую-то знойную песню.

Бармен был поджарым, мускулистым, что подчеркивали облегающий свитер-безрукавка и узкие брюки-дудочки. Он казался опасным, но привлекательным. Лоррен уже тошнило от красавчиков типа Маркуса и от гнусных толстосумов типа Бастиана. Ей нужен был кто-то новый, свежий, кто и ее нашел бы новой и свежей. Кто-нибудь поджарый и мускулистый в свитере-безрукавке и брюках-дудочках.

— А мне казалось, в таких заведениях нет никаких правил, — сказала Лоррен. Глаза у бармена были темные, бездонные. — Разве не поэтому я пришла сюда?

— Извините. Мне показалось, вы пришли пофлиртовать со мной.

— Вы что, насквозь меня видите?

— Ничуть, — ответил он, слегка опираясь о стойку, — если только не говорить о вашем платье.

— Что-то я не припоминаю, чтобы давала вам позволение разглядывать мое платье, — проговорила Лоррен с игривой усмешкой. На ней было новенькое платье от Жанны Ланвен[131], доставленное маминым личным агентом в магазине «Бергдорф Гудман». Оно было из ткани, напоминавшей сеточку, и только середину тела прикрывали пламенеющие бархатные цветы. — Вы так и не сказали мне, какое же правило я нарушила.

Он выстроил в ряд на стойке четыре стопочки.

— Вот, их четыре — по две каждому из нас.

Лоррен, колеблясь, прищурилась. Он рассмеялся.

— Извините, пожалуйста. Может быть, лучше налить вам стакан молока?

Насмехался он совершенно беззлобно, Лоррен это чувствовала, но все же насмешка задела ее. Ей не хотелось, чтобы он считал ее маленькой девочкой. Да, она еще несовершеннолетняя, и все же…

— За что? — спросила она, поднимая стопку.

— За то, что мы нашли друг друга! — ответил бармен, чокаясь с нею. Обе стопки он осушил в один миг. Лоррен последовала его примеру.

— Прицепчик не помешал бы, — сказала она, вздрагивая от обжигающего напитка.