Стежки, дороги, простор

Браслав, когда подъезжаешь с запада, открывается очень живописно. Над озером сосны, крыши, Замковая гора, около нее — костел и церковь. Городок чистый, с прохладной, уютной гостиницей, с обросшей плющом и мальвами чайной, с тремя озерами, которые все видны вокруг городка с высокой Замковой горы.

Над замчищем, над костелом и церковью возвышается памятник «доброму доктору». При помещиках он, уже тогда почти легендарный, бесплатно, как говорят, лечил бедноту, построил за свой счет больницу. А мог также, стервец, дать мужику несколько злотых, чтобы съехать верхом на нем с горы... Памятник поставлен, по его завещанию, с громоотводом, с грудой железа под землей, которое, когда ударит гром, «только лязгает над городом»...

В редакции ребята дали почитать «Историю Браславского повета», автор которой и издатель — польский учитель, энтузиаст-краевед — засекретился инициалами О. Н. Книга довольно толстая, а фактов ярких немного.

Все приблизительно такое. В Видзах когда-то паны брали с евреев кроме налога еще по два кило перца и «очень потешались над этим товаром и его поставщиками». В тех же Видзах гостил когда-то у своего дяди Адам Мицкевич, студент. Местные «москали», бородатые староверы, поубегавшие сюда от царско-церковного гнета, в 1863 году очень старательно помогали царю расправляться с повстанцами... А вот еще одна, уже забавная, мелочь. У браславского колхозника Степана Рыжего, который — о чем я перед этим прочитал в райгазете — получил на днях звание «лучшего пастуха района», когда-то, еще в шестнадцатом веке, был предок — браславский войт Грегор Рыжий...

На лугу над озером садится почтовый самолет. Вечером постукивает где-то моторка. Потом — ночь. Лунная дорожка, на которую так хорошо смотреть с горы, под тихую беседу с хорошими хлопцами.

И чем-то затхлым несет от слов о том, что какой-то местный деятель, когда в бане не хватило дров, приказал спилить на улице две липы...

1955

НАРОЧАНКИ

Озеро Нарочь. Болотистый берег. Прорвало гать. Много воды.

— Дочка моя перевезет вас,— сказала разговорчивая, приветливая женщина.— Вон, видите, в камыше видать ее красную косынку! Гэлечка! Гони лодку сюда!..

Гэля — мы быстро убедились — гнала лодку не хуже мужчины. В восьмом классе, а уже как взрослая девушка. В футболке и шароварах, поверх которых юбочка. Косынка все съезжала на шею. Стеснялась перевозчица, обо всем надо было выспрашивать. А потом, когда мы с суши помахали ей шапками, и она помахала нам сильной рукой, перебирая еще детскими пальцами, и хорошо, на долгую память, улыбнулась.

Не может быть, чтобы это те рубли, что мы — почти насильно — дали ей, так расшевелили тихую девчонку. Просто — снова одна в лодке — она почувствовала себя вольнее...

***

На хуторе в лесу — пригожие девки. Аж напиться захотелось, как увидел их в окне.

Мать:

— Кабы хлеба — не дали бы, нету. А воды — чего ж...

— Ой, мама, ну вас! — перебила младшая дочка.

Помыла стакан, взяла ведро и у колодца, пока я доставал воду и пил, рассказала, что окончила десять классов, работает в ближней деревне пионервожатой. Косы — вразлет. Доверчивые черные глаза.

И не посмел спросить, правда ли, что хлеба нет...

1955

ВСТРЕЧА И РАССТАВАНИЕ

Большая мощеная площадь в местечке. Позднее утро. Жара. Репродуктор орет со столба — передает бесконечный очерк о жатве. А слушать некому. Колхозники в поле. Малыши — кто на пастьбе, кто на озере. Только три курицы ходят по площади да около крыльца закрытого сельмага, где несколько раз в день останавливается автобус, прямо на солнцепеке, сидит дедок. Спешить некуда...

Потом сюда подходит другой, тоже из села, ехать куда-то собрался. Седой, сгорбленный, с костылем.

— Сдается, Тодор Яцына? Здоров, коли так!

Тот, что сидит, пригляделся:

— Ты, Стасевич? А бо-о-о!.. Садись, братка, да хоть как люди поговорим...

Старики здороваются за руку, садятся рядом и начинают выяснять, сколько ж это лет они не виделись. Что-то около этого — или все пятнадцать, или четырнадцать...

Еще и до половины темы не добрались, когда на площадь, будто неожиданно, выкатил и остановился горячий, запыленный автобус.

— Поставы? Это мой! А ты, браток, куда?

— Я — в Вильню. Мой — часа через два...

— Ну, так бывай, Яцына! Даст бог, встретимся — поговорим.

Гул мотора убежал. Пыль медленно осела. На площади снова тишина. Только очерк по радио... Он также, кажется, рассчитан на столетие.

1956

ХОЗЯЕВА

В клубе крепкого колхоза — собрание. В будни, однако праздничное. Более сотни женщин и девушек получают медали Всесоюзной выставки — за лен, которым славится этот уголок Наднеманья.

Смешновато-трогательный шик. Люди эти лучше умеют трудиться, чем получать награды. Каждая, кого вызывают, выходит меж рядами на проход, смущенно улыбаясь, идет к столу президиума и заранее держит руку, чтобы подать ее председателю райсовета, «так, как и все», кивает головой и говорит: «Спасибо». Девчата не очень приноровлены постукивать высокими каблучками праздничных туфель. Медали все нацепляют сразу же, только усевшись, и радостно, как дети, улыбаются.

Сухонькая смешливая бабуся: