Стигал

И бросил участковый все здесь не как положено – не в смазке, без целлофана и мешковины. Но это сейчас во благо – время терять не надо. Я не стал брать прибор ночного видения с батареей – тяжело, и даже глушитель не взял. Зато взял весь боезаряд – как в сына стреляли, весь в ход пущу. А солнце не остановить, вот-вот опустится до одной из вершин, я же лишь спустился к хибаре. До моей «лежки» идти – времени в обрез, да и риск, могут заметить. А от дома стрелять – далеко, но я ведь пристреливался. Без глушителя можно, и я так жажду, уже готов – прямо из дома, чуть приоткрыл окно. Но вижу не все. Что-то ранее не учел, а сейчас – поздно. И тут вспомнил о чердаке. Позиция выше, и гораздо лучше все видно. Но так стрелять нельзя – у меня лишь один шанс, а руки от пота мокрые, дрожат, сердце колотится, дыхание все собьет. Я знаю, что надо успокоиться, осмотреться, все привести в порядок и пока просто наблюдать. Я лиц не различаю, зато полная картина передо мной, почти всю поляну вижу. Вроде я в порядке, и руки тщательно вытер какой-то брошенной здесь мешковиной. И, наконец-то, оптику навел, навел долгожданный прицел на его рожу, но его башка пьяная все вертится, и он сам туда-сюда мечется – орет, то хохочет, то танцует. А тут он и вовсе под навесом исчез – появился, вновь исчез. Нервы мои – на взводе, расстояние – предельное, солнце вот-вот сядет, а тогда температура резко спадет, и начнется ветер. На такой дистанции скорость пули под конец ослабнет, и ветер ее с курса собьет. Я все это понимаю, боюсь нечаянно на курок нажать, а надо. Хочу! Должен! Столько мечтал! И вдруг вся поляна в пьяном восторге словно взорвалась. Долгий сигнал, подъезжает машина. Все бросились навстречу, мой внучок во главе. А из машины выходят три девушки – красавицы. Всех трех он поочередно обнимает, в щечки целует. Я четко вижу расплывшуюся в довольстве его морду, и прямо жажду нажать курок, но нельзя – на таком расстоянии цель должна быть статична. Это без сомнения, и я еле-еле сдерживаюсь. А там женщины, всякое может быть, вдруг вовсе в вагончике уединятся… Однако мне повезло. Ведь должно же и мне когда-нибудь повезти!? Это мой любимый внучок – я по губам понял – дал команду музыку убрать. А следом я уже слышу его сытый, пьяный, командный клич:

– Все к столу!

Он во главе. В его руках огромный бокал. Услужливый нукер, кажется, тот, что меня «выселял», до краев наливает коньяк. Я даже название вижу – «Хеннеси». Бокал поднимается. Он тост говорит. Что говорит, я не слышу, и не надо. Главное – на застывшую цель я убийственный крестик навел. От движения его скул тонкая мембрана виска легкими волнами колеблется – как маячок для моей пули. Ну, теперь как положено: глубокий вдох, дыхание затаить, очень плавно палец согнуть… Не смог, как и в тот раз, не смог, ствол опустил. Не могу я в дядю Гехо стрелять. Это он. Точно он. Его бородатый профиль. После этого выстрела меня убьют. Предстану я перед дядей Гехо. Что я ему скажу? Отомстил. Подонком оказался твой внук… А он действительно подонок.

А что я своему сыну скажу?

Я вновь быстро оптику навел. Вновь четкий портрет, профиль. Тост продолжается, но мне кажется, что это дядя Гехо мне говорит:

– Их-то, молодых, купили, подставили, обманули, развели – они стали врагами. Но ты ведь взрослый и мудрый, а тоже за оружие… Вот этого от тебя ждали и хотели? Стреляй!

Опустилась моя винтовка – руки вновь дрожат. Я весь в поту. В моих висках барабанный пульс, и они вот-вот изнутри лопнут, горячая кровь фонтаном оросит мой трусливый мозг. Инсульт – вот мой печальный конец на чердаке под торжество новых хозяев. И в подтверждении этого – громогласный возглас внучка! Даже горы эхом сотряслись, даже перепонки в ушах сжались. А гости и нукеры внучка его клич хором поддержали – тоже заорали, завизжали, и горное эхо в такт им писклявым стоном по ущелью понеслось. Даже горы – я ведь слышу, понимаю их – надо мной плачут, а может, даже насмехаются:

– Выродился славный род!? Другие здесь жить должны?!

– У-у! Нет! – замычал я. Вскочил. А руки дрожат, скользкие, усталые. Тут я вспомнил про дельтаплан. Сообразил сделать из него опору. Сам на колено встал. Быстро оптику навел. Теперь я нажму во что бы то ни стало, нажму… А картина иная: та и не та. Вновь профиль дяди Гехо: его родное лицо, оно все более и более вздымается, а впритык с этим лицом – грязный, волосатый, большой кулак жадно сжимает фужер. Вот мой враг! Вот этой рукой, пальцем этой правой руки в моего сына пули пускал… Я быстро вздохнул, затаил дыхание и, плавно, но неотвратимо нажимая на курок, взял цель прямо между кулаком и лицом – они слиты, пусть пуля сама решит, выберет…