Стихи

Что было дальше — Божья воля,

Жалело Надю пол Москвы,

А доктор говорил - «Увы,

Сошла с ума — такая доля!»

VII

Когда Василий возвратился

Была уж осень на ходу,

Мы не купалися в пруду

И весь пейзаж преобразился.

Роняли ветлы желтый лист,

А сад стоял почти раздетым

И цвел горошек грустным цветом,

И был печален птичий свист.

А мы посели за уроки

И приучали нас писать

Теперь в особую тетрадь

Каллиграфические строки.

Когда же выпал первый снег,

Пришла московская депеша,

И людям надо ехать спешно,

А я была не человек.

Я как всегда, жила с ангиной,

Считали все, что я больна,

И вот, оставлена одна

По этой пакостной причине.

Конечно, чудная Дуняша

Меня отправила в кровать

И запретив совсем читать,

С утра кормила манной кашей.

И я, при «докторе» таком,

Решила бросить вилки, ложки,

Есть как собаки или кошки

Одним ангинным языком.

И вот я суп с трудом хлебала,

Как пес из миски во дворе,

Потом биточки и пюре.

Поставив их на одеяло.

С битками проявила прыть,

Потом рукой пюре ловила.

Изящно жижу проглотила

И захотела страшно пить.

И взглядом поискав графин,

Глаза упали на икону,

Где нарисован в капюшоне

Святой премудрый Серафим.

И тут, о горе, о, тоска,

Я вдруг увидела, что старец

Смотря в глаза мне, поднял палец

И пригрозил издалека.

И я, когда вошла Дуняша,

Чуть не созналась ей во всем,

В грехе содеянном своем....

О, как жалка природа наша!

VIII

Но что же было там, в Москве?

Об этом долго толковали

И постоянно пребывали

В негодованьи и тоске.

В старинном флигеле квартиру

Снимали Наденьке давно,

Ей было это все равно -

Она полна презренья к миру.

За ней ходили две особы,

Кухарка и старик лакей,

Она звала его «плебей»,

Но и гордилась им особо.

Они втроем играли в карты,

Но были дни, когда она

Бывала целый день темна

И поминала Бонапарта.

«Вот это император был,

Ходил по дому в треуголке

И пусть бы в дом забрались волки,

Он их бы саблею убил.

А как он обожал пожары!

Когда горела вся Москва,

Он любовался ей сперва,

Потом и сам поддал ей жару.»

«Наполеон! Наполеон!»

Своим она кричала людям,

«Мы скоро с ним на троне будем,

Не верьте, нет, не умер он!»

И принималась украшать

Себя взволнованная Надя

И делать новые наряды

И всех расходом устрашать.

Но видя склонности к пожарам

Лакей Иван сам спички жег,

Их от хозяйки скрыть он мог

И прятал в разных кулуарах.

И вот зимой, когда хозяйка

Легла спокойно на кровать

О Бонапарте помечтать,

Уселись в кухне, словно стайка

Гусей — кухарка и лакей,

Сосед и старая соседка,

Что было, в сущности, не редко,

Сыграть в картишки, без затей.

И с болтовней, наперебой,

Они так весело играли,

Что совершенно не слыхали,

Что там творилось за трубой.

IX

А там, куда вбежали слуги

Услышав шорохи извне,

Стояла Наденька в огне,

Но не была она в испуге,

А танцевала и горела,

Уже пылал клочок волос,

Огонь подрагивал и рос,

А Надя прыгала и пела.

Тогда, опомнившись, кухарка

Одну из простыней схватив,

Как папа наш на объектив,

Набросила, но было жарко,

Огонь работал сколько мог,

но все швыряли, что попало,

Мантилью, тряпки, одеяло

И Наденьку свалили с ног.

Она в беспамятстве лежала,

Лакей за доктором пошел

И наконец его привел.

А Надя бедная дрожала

И слезы горькие лила.

Вся обожженная насквозь,

Ей много дней страдать пришлось -

Депеша сразу не дошла.

И наконец, в тот день когда

В Москву Богдановы явились,

То Наденька так изменилась,

Что не осталось ни следа

От той, что нашей квартиранткой

У нас в имении была,

Что Маню Манечкой звала

И нарекала интриганкой.

Она совсем иною стала,

Верней, она в себя пришла,

Такой, как в юности была

И не от боли так рыдала.

Она опять любовь вкусила,

А тетю Маню больше всех

Молила отпустить ей грех,

И всё прощения просила.

На третьи сутки умерла.

Все слезы лили возле гроба.

И уж, конечно, те особы,

Кому хозяйкою была.

А тетя Маня их простила:

«Не дай другому в зад ногой -

Сам Вседержитель был слугой.»

И жить по воле отпустила.

X

Зима в тот год была лютая,

Как наш Гаврила говорил...

Мороз такого натворил,

Что снег лежал почти до мая.

И вот, чуть позже Рождества,

Вдруг папа в отпуск к нам приехал -

О. сколько было слез и смеха.

Он показался нам сперва

Помолодевшим в том Дербенте,

Где всю войну он проживал,

Откуда нам посылки слал,

И в отпуск выехал моментом.

И сыну Нике он вручил

Прекрасный дорогой подарок,

Альбом для иностранных марок,

А мне колечко подарил.

Ему ту комнату топили,

Где летом Наденька жила.

И я сама там убрала,

В углах почистила от пыли.

А утром оказалось, что он

Всю ночь, бедняжечка, страдал,

Совсем не спал, не отдыхал,

И был вообще разочарован.

Все дело в том, что той болезни,

Что он болел, тогда врачи

Не знали, как ее лечить,

Что папе вредно, что полезно.

Его в Берлине год лечили,

Но то лекарство, как назло

Нисколечко не помогло.

Болезнь ту звали — аллергия.

Он знал по опыту, что может

Жить у Богдановых, в Москве,

И в Петербурге на Неве,

Но, скажем, в Туле — кости сложит.

Что если он поест моркови

Иль к брату Дмитрию пойдет,

И с ним хоть сутки поведет -

Простится с жизнью и любовью.

Они не виделись годами

Ни с Митей, ни с его женой,

Избрав для связи путь иной -

То были письма, что пудами

Копили оба по старинке.

Все дядя диктовал жене,

Затем, от дяди в стороне

Их размножали на машинке.

XI

На утро я, по детской прыти,

У папы в комнате была.

А он сказал: «Ну и дела,