Стихи. 1964–1984

Изборожденное нежнейшими когтьми
лицо приблизила. – Старуха!
Кто именем зацеплен меж людьми,

имеет преимущество для слуха
и зрения. Учебники имен
звучат наполненно и глухо,

как будто говорящий помещен
в пивную бочку и оттуда
вещает окончание времен,

под обручем тучнеющее чудо.
Мой слух наполнен будущим вином,
мой ветхий слух насколько можно чуток,

все имена сошлись. И в семени одном
уже бушует лес, уже мертвеет осень.
Но разве мы в истории живем –

мы, лишь местоименье при вопросе, –
живем ли вообще? Она сама,
как поле в бороздах, засеянное озимь,

приблизилась. Нагрянула зима
истории. О, старчество ребенка
на льду реки фламандского письма!

Он безымянней дерева. Так тонко
его сознанье с небом сплетено,
что рвется и скрежещет кинопленка,

цепляясь за историю кино, –
цитируя, когтя и возвратясь к истоку,
находит камеру, входящую в окно,

находит позу, нужную пророку
в его профессии предречь
фронтальный поворот к востоку.

Он безымян. Его живая речь
окружена зимою. Словно бочка,
он полон речью внутреннею: лечь

лицом в сугроб (я только оболочка
для жара тайного!) и слушать, как шипит,
как тает снег, потеплевает почва.

Но встал, отснят. Переменился вид
с такой поспешностью, что не осталось веры.
Что ни сказал бы – как не говорит.

Горящий куст (на горизонте серой
равнины речи) как бы ни пылал
ничто не превышает меры,

не прибавляет имени к телам!
Ничто не имя и никто не имет.
И я – от «мы», разбитых пополам,

осколок мыслящий. Когда она придвинет
лицо, исполосована когтьми,
что мы? – я спрашиваю – что сегодня с ними?

Все историческое – вот оно – сними!
Живущие вне ряда и вне рода
одной любовью, кажутся детьми

и третьего не достигают года.

Декабрь 1975

Подтверждение образа

О да, по златокованым волнам
соломенная лодка государства
влачится с глиняными сонными гребцами.

О да, и моря позлащенное лекарство,
больным Петром предложенное нам,
испили мы, как вышли озерцами,
каналами, протоками в залив.
И вот скребут по дну, по золоту сырому
дырявых весел темные протезы…
Страна-галера волоком влекома,
бессильно весла опустив…
Над нею облако – душа ли, антитеза?

Страна-сороконожка, своего
касаясь перевертыша-подобья,
ползёт куда-то, лапами суча…

Среди гребцов игрушечных – холопье
лицо мое. Плывем. Движенья торжество.
И море плавится над нами, как свеча.

Апрель 1972

Хор