Бывают и теперь монахи, что — поройНам кажется — пришли из древней тьмы лесной.Как будто в сумрачных изваяны гранитах,Они всегда живут в монастырях забытых.Полночный ужас чащ смолистых и густыхТаинственно гудит в их душах грозовых,По ветру треплются их бороды, как серыйОльшаник, а глаза — что ключ на дне пещеры,И в складках длинных ряс, как будто в складках мглы,Похожи их тела на выступы скалы.Они одни хранят в мельканьях жизни новойВеличье дикости своей средневековой;Лишь страхом адских кар смутиться может вдругЖелезной купиной щетинящийся дух;Им внятен только бог, что в ярости предвечнойГреховный создал мир для казни бесконечной,Распятый Иисус, ужасный полутруп,С застывшей скорбью глаз, кровавой пеной губИ смертной мукою сведенными ногами, —Как он немецкими прославлен мастерами, —Великомучеников облики святых,Когда на медленном огне пытают их,Да на песке арен терзаемые девы,Которым лижут львы распоротое чрево,Да тот, кто взял свой хлеб, но, о грехах скорбя,Не ест и голодом в ночи казнит себя.И отживут они в монастырях забытых,Как будто в сумрачных изваяны гранитах.
Смерть величавая из глубины органаПод свод готический возносит до высотВождя фламандского, чье имя каждый годВ день поминания горит из-под тумана.Кровавой чередой прошли над ним века,Но в битвах и резне, в отчаянье восстаньяНарод хранит о нем священные преданья, —Течет в вечерний час рассказ у камелька…Низвергнув королей, он их топтал ногами.Доверчиво к нему стекаясь без конца,Вручал ему народ и руки и сердца,И бушевало в нем стихий народных пламя,Он знал и помыслы и душу знал народа,И он провидел бунт, что в будущем блеснетКак факел огненный; и рук могучий взлетВ грядущем предвещал желанную свободу.Творил он чудеса — легенды в мире прозы, —Преграды все ломал, в борьбе добра и зла,Покуда в саван смерть его не облекла,И мрак окутал лоб, где вспыхивали грозы.Он пал в вечерний час, предательски убитый…А в городе народ восстал в вечерний час.