Все проходили равнодушно мимоКирпичных стен неживописной этойРазвалины; один Вадим КирилинЛюбил там по часам стоять и слушать,Как наверху весенний ветерок,Порхая, шелестил листвой березок,И как там пели птички… Это всеНевольно говорило сердцу и уму,Что жизнь и знать не хочет ни о том,Что было, ни о том, что будет. ВсюПрироду удовлетворяет мигНасущного… Но мы не таковы!Без прошлого и будущего мыНе можем жить, принадлежа всецелоОбоим, как растительная жизньПринадлежит корням, цветочной пылиИ завязи плодов. Между грядущимИ прошлым мы — таинственная точка,Лучистая, которая нам светитИли назад, или вперед… КирилинЛюбил, оглядываясь, рисоватьИ нашу быль, и наши небылицы:Немудрено, что стоя перед этойКрасноречиво-бедной стариной,С ее нерадостно прожитым веком,Мечтал он и, мечтая, домечталсяДо лихорадочного бреда. Вот как самОписывал он мне свой странный бред,Наверное прикрашенный егоЖивой фантазией:
VII
«Всю ночь согретьсяНе мог я; но, ты знаешь, я люблюПростудою лечиться от простуды,Прогулкой от бессонницы; и вот,Не торопясь, дошел я до тогоМонастыря, где схоронен отец мойИ где когда-нибудь меня зароют,И там застал я позднюю обедню,Заупокойную; но я заметилУ клироса Метелкина Захара,А где Захар Кузьмич, там не могу яМолиться — сам не знаю почему…Быть может, оттого, что осуждаю,А если осуждаю, то грешу,И этот грех мешает мне молиться.В приделе гроб стоял, и так сквозилоТлетворной сыростью, что вышел яНа воздух, — голова кружилась, сердцеВ виски стучало. Утро было тихо,Тепло и пасмурно… Я был не в духеИ тосковал, и даже без причиныГотов был плакать… Незаметно, ежась,Я подошел к обломкам, — сам обломокВеликого чего-то, может быть,И беспредельного чего-то, — но чего?Не ведаю… И вот невольно стал яГлядеть в окно глухой, кирпичнойРазвалины, и вдруг передо мнойВозник далекий век… В туманномИ пыльном полусумраке, в окнеЯ увидал тесовую кроватьПод пестрым пологом; а там, за неюВ углу на гвоздике, ручник с каймоюИз деревенских кружев. — ПротираюГлаза и вижу: как во сне: к окошкуПодходит девушка и, пригорюнясь,Одной рукой поддерживает локотьДругой руки; камчатный сарафанЕще не доверху застегнут; видно,Не рано встала, подошла к окошку,Задумалась и молча смотрит вдаль.Уж не княжна ли?.. — думаю. У нейНа голове жемчужная повязкаИ с длинными подвесками сережкиИз серебра и бирюзы… Вздохнув,Она меня заметила — и бровиСлегка приподнялись, и потемнелиБольшие, влажно серые глаза;И как-то странно: розовые пятнаНа молодом лице ей не мешалиКазаться страшно бледной».