Стихи

Сельвинский Илья Стихи

Заклинание

Позови меня, позови меня,

Позови меня, позови меня!

Если вспрыгнет на плечи беда,

Не какая-нибудь, а вот именно

Вековая беда-борода,

Позови меня, позови меня,

Не стыдись ни себя, ни меня —

Просто горе на радость выменяй,

Растопи свой страх у огня!

Позови меня, позови меня,

Позови меня, позови меня,

А не смеешь шепнуть письму,

Назови меня хоть по имени —

Я дыханьем тебя обойму!

Позови меня, позови меня,

Поз-зови меня...

1958

Мысль, вооруженная рифмами, изд. 2-е.

Поэтическая антология по истории русского стиха.

Составитель В. Е. Холшевников.

Ленинград, Изд-во Ленинградского университета, 1967.

Юность

Вылетишь утром на воздух,

Ветром целуя женщин,

Смех, как ядреный жемчуг,

Прыгает в зубы, в ноздри...

Что бы это такое?

Кажется, нет причины:

Небо прилизано чинно,

Море тоже в покое.

Слил аккуратно лужи

Дождик позавчерашний,

Десять часов на башне —

Гусеницы на службу;

А у меня в подъязычьи

Что-то сыплет горохом,

Так что легкие зычно

Лаем взрываются в хохот...

Слушай, брось, да полно!

Но ни черта не сделать:

Смех золотой, спелый,

Сытный такой да полный.

Сколько смешного на свете:

Вот, например, "капуста"...

Надо подумать о грустном,

Только чего бы наметить?

Могут пробраться в погреб

Завтра чумные крысы.

Я буду тоже лысым.

Некогда сгибли обры...

Где-то в Норвегии флагман…

И вдруг опять: "капуста"!

Чертовщина! Как вкусно

Так грохотать диафрагмой!

Смех золотого разлива,

Пенистый, отличный.

Тсс… брось: ну, разве прилично

Эдаким быть счастливым?

Советская поэзия 1917—1929 годов.

Москва, "Советская Россия", 1986.

В зоопарке

Здесь чешуя, перо и мех,

Здесь стон, рычанье, хохот, выкрик,

Но потрясает больше всех

Философическое в тиграх:

Вот от доски и до доски

Мелькает, прутьями обитый,

Круженье пьяное обиды,

Фантасмагория тоски.

1945

Русские поэты. Антология в четырех томах.

Москва, "Детская Литература", 1968.

Сонет ("Бессмертья нет. А слава только дым…")

Бессмертья нет. А слава только дым,

И надыми хоть на сто поколений,

Но где-нибудь ты сменишься другим

И все равно исчезнешь, бедный гений.

Истории ты был необходим

Всего, быть может, несколько мгновений...

Но не отчаивайся, бедный гений,

Печальный однодум и нелюдим.

По-прежнему ты к вечности стремись!

Пускай тебя не покидает мысль

О том, что отзвук из грядущих далей

Тебе нужней и славы и медалей.

Бессмертья нет. Но жизнь полным-полна,

Когда бессмертью отдана она.

14 ноября 1943, Аджи-Мушкайские каменоломни

Илья Сельвинский. Избранные произведения.

Библиотека поэта (Большая серия).

Ленинград: Советский писатель, 1972.

Я это видел!

Можно не слушать народных сказаний,

      Не верить газетным столбцам,

Но я это видел. Своими глазами.

      Понимаете? Видел. Сам.

Вот тут дорога. А там вон — взгорье.

       Меж нами

              вот этак —

                         ров.

Из этого рва поднимается горе.

                         Горе без берегов.

Нет! Об этом нельзя словами...

       Тут надо рычать! Рыдать!

Семь тысяч расстрелянных в мерзлой яме,

       Заржавленной, как руда.

Кто эти люди? Бойцы? Нисколько.

Может быть, партизаны?

Нет. Вот лежит лопоухий Колька —

                        Ему одиннадцать лет.

Тут вся родня его. Хутор "Веселый".

Весь "Самострой" — сто двадцать дворов

Ближние станции, ближние села —

Все заложников выслали в ров.

Лежат, сидят, всползают на бруствер.

У каждого жест. Удивительно свой!

Зима в мертвеце заморозила чувство,

С которым смерть принимал живой,

И трупы бредят, грозят, ненавидят...

Как митинг, шумит эта мертвая тишь.

В каком бы их ни свалило виде —

Глазами, оскалом, шеей, плечами

Они пререкаются с палачами,

Они восклицают: "Не победишь!"

Парень. Он совсем налегке.

Грудь распахнута из протеста.

Одна нога в худом сапоге,

Другая сияет лаком протеза.

Легкий снежок валит и валит...

Грудь распахнул молодой инвалид.

Он, видимо, крикнул: "Стреляйте, черти!"

Поперхнулся. Упал. Застыл.

Но часовым над лежбищем смерти

Торчит воткнутый в землю костыль.

И ярость мертвого не застыла:

Она фронтовых окликает из тыла,

Она водрузила костыль, как древко,

И веха ее видна далеко.

Бабка. Эта погибла стоя,

Встала из трупов и так умерла.

Лицо ее, славное и простое,

Черная судорога свела.

Ветер колышет ее отрепье...

В левой орбите застыл сургуч,

Но правое око глубоко в небе

         Между разрывами туч.

И в этом упреке Деве Пречистой

Рушенье веры десятков лет:

"Коли на свете живут фашисты,

Стало быть, бога нет".

Рядом истерзанная еврейка.

При ней ребенок. Совсем как во сне.

С какой заботой детская шейка

Повязана маминым серым кашне...

Матери сердцу не изменили:

Идя на расстрел, под пулю идя,

За час, за полчаса до могилы

Мать от простуды спасала дитя.

Но даже и смерть для них не разлука:

Невластны теперь над ними враги —

И рыжая струйка

           из детского уха

Стекает

           в горсть