Стихи

в этом плеске пустынном. Вот-вот

захлебнется меж четом и нечетом,

между мной и не мной, счетовод.

А мосты -- это счастье навеки,

счастье черной воды. Посмотри:

как стекло несравненной аптеки

и оранжевые фонари.

А вверху -- там неважные вещи.

Без конца. Без конца. Только муть.

Мертвый в омуте месяц мерещится.

Неужели я тоже? Забудь.

Смерть еще далека (послезавтра я

все продумаю), но иногда

сердцу хочется "автора, автора!".

В зале автора нет, господа.

И покуда глядел он на месяц,

синеватый, как кровоподтек,

раздался где-то в дальнем предместье

паровозный щемящий свисток.

Лист бумаги, громадный и чистый,

стал вытаскивать он из себя:

лист был больше него и неистовствовал,

завиваясь в трубу и скрипя.

И борьба показалась запутанной,

безысходной: я, черная мгла,

я, огни и вот эта минута -

и вот эта минута прошла.

Но как знать, может быть, бесконечно

драгоценная она, и потом

пожалею, что бесчеловечно

обошелся я с этим листом.

Что-нибудь мне, быть может, напели

эти камни и дальний свисток.

И, пошарив по темной панели,

он нашел свой измятый листок.

В этой жизни, богатой узорами

(неповторной, поскольку она

по-другому, с другими актерами,

будет в новом театре дана),

я почел бы за лучшее счастье

так сложить ее дивный ковер,

чтоб пришелся узор настоящего

на былое, на прежний узор;

чтоб опять очутиться мне -- о, не

в общем месте хотений таких,

не на карте России, не в лоне

ностальгических неразберих,-

но, с далеким найдя соответствие,

очутиться в начале пути,.

наклониться -- и в собственном детстве

кончик спутанной нити найти.

И распутать себя осторожно,

как подарок, как чудо, и стать

серединою многодорожного

громогласного мира опять.

И по яркому гомону птичьему,

по ликующим липам в окне,

по их зелени преувеличенной

и по солнцу на мне и во мне,

и по белым гигантам в лазурь,

что стремятся ко мне напрямик,

по сверканью, по мощи, прищуриться

и узнать свой сегодняшний миг.

1943, Кембридж, Масс.

1 Они когда-то были ангелы, как вы (фр.).

2 Песни, стихи (лат.).

---------------------------------------------------------------------------------------------

Каким бы полотном

Каким бы полотном батальным ни являлась

советская сусальнейшая Русь,

какой бы жалостью душа ни наполнялась,

не поклонюсь, не примирюсь

со всею мерзостью, жестокостью и скукой

немого рабства -- нет, о, нет,

еще я духом жив, еще не сыт разлукой,

увольте, я еще поэт.

1944, Кембридж, Масс.

---------------------------------------------------------------------------------------------

О правителях

Вы будете (как иногда

говорится)

смеяться, вы будете (как ясновидцы

говорят) хохотать, господа -

но, честное слово,

у меня есть приятель,

которого

привела бы в волнение мысль поздороваться

с главою правительства или другого какого

предприятия.

С каких это пор, желал бы я знать,

под ложечкой

мы стали испытывать вроде

нежного бульканья, глядя в бинокль

на плотного с ежиком в ложе?

С каких это пор

понятие власти стало равно

ключевому понятию родины?

Какие-то римляне и мясники,

Карл Красивый и Карл Безобразный,

совершенно гнилые князьки,

толстогрудые немки и разные

людоеды, любовники, ломовики,

Иоанны, Людовики, Ленины,

все это сидело, кряхтя на эх и на ых,

упираясь локтями в колени,

на престолах своих матерых.

Умирает со скуки историк:

за Мамаем все тот же Мамай.

В самом деле, нельзя же нам с горя

поступить, как чиновный Китай,

кучу лишних веков присчитавший

к истории скромной своей,

от этого, впрочем, не ставшей

ни лучше, ни веселей.

Кучера государств зато хороши

при исполнении должности: шибко

ледяная навстречу летит синева,

огневые трещат на ветру рукава...

Наблюдатель глядит иностранный

и спереди видит прекрасные очи навыкат,

а сзади прекрасную помесь диванной

подушки с чудовищной тыквой.

Но детина в регалиях или

волк в макинтоше,

в фуражке с немецким крутым козырьком,

охрипший и весь перекошенный,

в остановившемся автомобиле -

или опять же банкет

с кавказским вином -

нет.

Покойный мой тезка,

писавший стихи и в полоску,

и в клетку, на самом восходе

всесоюзно-мещанского класса,

кабы дожил до полдня,

нынче бы рифмы натягивал

на "монументален",

на "переперчил"

и так далее.

1944, Кембридж, Масс.

---------------------------------------------------------------------------------------------

К Кн. С. М. Качурину

1

Качурин, твой совет я принял

и вот уж третий день живу

в музейной обстановке, в синей

гостиной с видом на Неву.

Священником американским

твой бедный друг переодет,

и всем долинам дагестанским

я шлю завистливый привет.

От холода, от перебоев

в подложном паспорте, не сплю:

исследователям обоев

лилеи и лианы шлю.

Но спит, на канапе устроясь,

коленки приложив к стене

и завернувшись в плед по пояс,

толмач, приставленный ко мне.

2

Когда я в это воскресенье,

по истечении почти

тридцатилетнего затменья,

мог встать и до окна дойти;

когда увидел я в тумане

весны, и молодого дня,

и заглушенных очертаний

то, что хранилось у меня

так долго, вроде слишком яркой

цветной открытки без угла

(отрезанного ради марки,

которая в углу была);

когда все это появилось

так близко от моей души,

она, вздохнув, остановилась,

как поезд в полевой тиши.

И за город мне захотелось:

в истоме юности опять

мечтательно заныло тело,

и начал я соображать,

как буду я сидеть в вагоне,