Стихи

Как бледная заря, мой стих негромок,
   и кратко звуковое бытие,
и вряд ли мой разборчивый потомок
   припомнит птичье прозвище мое.

Что ж делать, муза, жизнь моя. Мы будем
   в подстрочном примечанье скромно жить.
Не прозвенеть, не высказать мне людям,
   что надо Божьей тенью дорожить.

Что Божья тень волнистая сквозь наши
   завесы разноцветные видна;
что день и ночь – две дорогие чаши
   живой воды и звездного вина.

Не прозвенеть, не высказать – и скоро
   мою забудут бледную зарю,
и первая забудет та, которой
   последние лучи я подарю.

И все же, муза, счастлив я… Ты нежность,
   ты – тишина; с тобой нельзя грустить;
ты в пенье дней житейскую мятежность,
   как лишний слог, не можешь допустить.

31 августа 1923 г.

«Ночь свищет, и в пожары млечные…»

Ночь свищет, и в пожары млечные,
в невероятные края,
проваливаясь в бездны вечные,
идет по звездам мысль моя,
как по волнам во тьме неистовой,
где манит Господа рука
растрепанного, серебристого,
скользящего ученика…

2 сентября 1923 г.

«Я помню в плюшевой оправе…»

Я помню в плюшевой оправе
дагеротипную мечту —
и очи в северной дубраве,
и губы в громовом порту.

Но ты… Прямой и тонкой тенью,
как бы ступая по стеклу,
внимая призрачному пенью,
вникая пристально во мглу, —

во мглу, где под железным кленом
я ждал, где, завернув с угла,
сквозные янтари со стоном
текли в сырые зеркала, —

безгласно в эту мглу вошла ты,
и все, что скучно стыло встарь,
все сказкой стало: клен зубчатый,
геометрический фонарь…

Ты… Платье черное мне снится,
во взгляде сдержанный огонь,
мне тихо на рукав ложится
продолговатая ладонь.

И вдруг, улыбкою нежданной
блеснув, указываешь мне:
клин теневой, провал обманный
на бледной, на косой стене.

Да, правда: город угловатый
играет жизнью колдовской
с тех пор, как в улицу вошла ты
своей стеклянною стопой.

И в этом мире небывалом
теней и света мы одни.
Вчера нам снились за каналом
венецианские огни.

И Гофман из зеркальной двери
вдруг вышел и в плаще прошел,
а под скамьею в темном сквере
я веер костяной нашел.

И непонятный выступ медный
горит сквозь дальнее стекло,
а на стене, косой и бледной, —
откуда? – черное крыло.

Гадая, все ты отмечаешь,
все игры вырезов ночных,
заговорю ли – отвечаешь,
как бы доканчивая стих.

Таинственно скользя по гласным,
ты шепчешь, замираешь ты,
и на лице твоем неясном
ловлю я тень моей мечты.

А там над улицею сонной,
черты земные затая,
стеною странно освещенной
стоит за мною жизнь моя.

Берлин

25 сентября 1923 г.

«Санкт-Петербург – узорный иней…»