«Проснешься за полночь, – так жить невозможно и страшно!…»
Проснешься за полночь, – так жить невозможно и страшно!Глухою порою, на стук неожиданный выйдя,Трясешься у двери в халате ночном нараспашку,Нелепый и жалкий, и всем ненавистникам виден.Чем меньше осталось, тем каждый мучительней поводУхода бояться от жизни своей окаянной, —Тугой телефонный на шее почувствовать провод, —Страшнее всего быть утопленным в собственной ванной.И пот на глаза наплывает, холодный и липкий,Мерещится шорох, и сердце опять прихватило.Не соколу в небе завидуешь ты, а улитке,Что спит незаметно в качании вязкого ила.Зачем так усердно, намылив поклонами холку,Пугаясь разбоя и слухов про новые войны,Настырная старость все клянчит у Бога страховку,Стараясь добиться гарантии смерти спокойной?Так в воду холодную нехотя входит купальщик,Не прыгнув с разбега, а шагом, как некогда сам я,Всей зябкою кожей – от носа до кончиков пальцев,Предчувствуя в страхе ее ледяное касанье.А жизнь на рассвете лучами осенними брезжит,И капли на стеклах – подобье цветных инкрустаций.Как не было силы достойно прожить ее прежде,Так нету и мужества вовремя с нею расстаться.1995
«В краю, где одиннадцать месяцев стужа…»
В краю, где одиннадцать месяцев стужа,И буднично прикосновенье беды,Вхождение в реку одну и ту жеЗависит от температуры водыИ ее экологии. Ностальгия —Тоска по юности. Это бредПо раю, в котором живут другие.А ты туда не вернешься, нет.Куда возвратишься – в сороковые?В голодный вымерший Ленинград,Где дом снарядом пробит навылет,И трупы заснеженные лежат?Или в начало пятидесятых,Пору поцелуев и белых ночей?Там в окнах маячит портрет усатый,Кричат газеты о «Деле врачей».Земному послушное ускоренью,Стремительно падая с высоты,Ревущим потоком несется время,Обрушивая за собой мосты.С рожденья и до скончания векаНе сыщешь спокойные времена,Вторично не сунешься в эту реку, —Опасна река, и вода черна.1995