Стихи и поэмы

И мы, как надо,

как Родина велела, шли в бои.

И с нами шли «Каховка» и «Гренада»,

прекрасные ровесники твои.

О, как вело,

как чисто пело Слово!

Твердили мы:

— Не сдай! Не уступи!

…Звени, военная свирель Светлова,

из голубой, из отческой степи…

1963

«Но я все время помню про одну…»

Но я все время помню про одну,

про первую блокадную весну.

…… .

А сколько ржавых коек и кроватей

на улицах столпилось в эти дни!

Вокруг развалин горбились они,

бессмысленно пытаясь прикрывать их.

Костлявый их, угрюмый хоровод

кружил везде, где рыли огород…

И просто так толпились тут и там

на набережной -

черные, нагие,

как будто б отдыхала по ночам

на них сама врагиня Дистрофия.

Идешь, считаешь и — не сосчитать…

Не спать на них хозяевам, не спать!

Железным пухом ложе им стеля,

покоит их державная земля.

…… .

Я столько раз сердца терзала ваши

неумолимым перечнем утрат.

Я говорила вслух о самом страшном,

о чем и шепотом не говорят.

Но Ленинград,

отец мой,

дом и путь,

все в новые пространства посылая,

ты говоришь мне:

— Только не забудь! -

И вот — ты видишь:

я не забываю.

1964

Международный проспект

Есть на земле Московская застава.

Ее от скучной площади Сенной

проспект пересекает, прям, как слава,

и каменист, как всякий путь земной.

Он столь широк,

он полн такой природной,

негородской свободою пути,

что назван в Октябре — Международным:

здесь можно целым нациям пройти.

«И нет сомненья, что единым шагом,

с единым сердцем, под единым флагом

по этой жесткой светлой мостовой

сойдемся мы на Праздник мировой…»

Так верила, так пела, так взывала

эпоха наша, вся — девятый вал,

так улицы свои именовала

под буйный марш «Интернационала»…

Так бог когда-то мир именовал.

А для меня ты — юность и тревога,

Международный, вечная мечта.

Моей тягчайшей зрелости дорога

и старости грядущей красота.

Здесь на моих глазах росли массивы

Большого Ленинграда.

Он мужал,

воистину большой, совсем красивый,

уже огни по окнам зажигал!

А мы в ряды сажали тополя,

люд комсомольский,

дерзкий и голодный.

Как хорошела пустырей земля!

Как плечи расправлял Международный!

Он воплощал все зримей нашу веру…

И вдруг, с размаху, сорок первый год, -

и каждый дом уже не дом, а дот,

и — фронт Международный в сорок первом.

И снова мы пришли сюда… Иная

была работа: мы здесь рыли рвы

и трепетали за судьбу Москвы,

о собственных терзаньях забывая.

…Но этот свист, ночной сирены стоны

и воздух, пойманный горящим ртом…

Как хрупки ленинградские колонны!

Мы до сих пор не ведали о том.

…В ту зиму по фронтам меня носило, -

по улицам, где не видать ни зги.

Но мне фонарь дала «Электросила»,

а на «Победе» сшили сапоги.

(Фонарь — пожалуй, громко, так, фонарик:

в моей ладони умещался весь.

Жужжал, как мирною весной комарик,

но лучик слал — всей тьме наперевес.)

А в госпиталях, где стихи читала

я с горсткою поэтов и чтецов,

овацией безмолвной нам бывало

по малой дольке хлеба от бойцов…

О, да не будет встреч подобных снова!

Но пусть на нашей певческой земле

да будет хлеб — как Творчество и Слово,

и Слово наше — как в блокаду хлеб.

Я вновь и вновь твоей святой гордыне

кладу торжественный земной поклон,

не превзойденный в подвиге доныне

и видный миру с четырех сторон.

…….

Пришла Победа…

И ее солдат,

ее Правофланговый — Ленинград,

он возрождает свой Международный

трудом всеобщим,

тяжким,

благородным.

И на земле ничейной… да, ничья!

Ни зверья и ни птичья, не моя,

и не полынная, и не ржаная,

и все-таки моя — одна, родная;

там, где во младости сажали тополя,

земля — из дикой ржавчины земля, -

там, где мы недостроили когда-то,

где, умирая, корчились солдаты,

где почва топкая от слез вдовиц,

где, что ни шаг, то Славе падать ниц, -

здесь, где пришлось весь мрак и свет

изведать,

среди руин, траншеи закидав,

здесь мы закладывали Парк Победы

во имя горького ее труда.

Все было сызнова, и вновь на пустыре,

и все на той же розовой заре,

на юношеской,

зябкой и дрожащей;

и вновь из пепла вставшие дома,

и взлеты вдохновенья и ума,

и новых рощ младенческие чащи…

Семнадцать лет над миром протекло

с поры закладки, с памятного года.

Наш Парк шумит могуче и светло -

Победою рожденная природа.

Приходят старцы под его листву -

те, что в тридцатых были молодыми,

и матери с младенцами своими

доверчиво садятся на траву

и кормят грудью их…

И семя тополей -

летучий пух-им покрывает груди…

И веет ветер зреющих полей,

и тихо, молча торжествуют люди…

И я доныне верить не устала

и буду верить — с белой головой, -

что этой жесткой светлой мостовой

под грозный марш «Интернационала»

сойдемся мы на Праздник мировой.

Мы вспомним все: блокаду, мрак и беды,

за мир и радость трудные бои, -

и вечером над нами Парк Победы

расправит ветви мощные свои…

1956–1963

«Я иду по местам боев…»

Я иду по местам боев.

Я по улице нашей иду.

Здесь оставлено сердце мое

в том свирепо-великом году.

Здесь мы жили тогда с тобой.

Был наш дом не домом, а дотом,

окна комнаты угловой -

амбразурами пулеметам.

И все то, что было вокруг -

огнь и лед

и шаткая кровля, -

было нашей любовью, друг,

нашей гибелью, жизнью, кровью.

В том году,

в том бреду,

в том чаду,

в том, уже первобытном, льду,

я тебя, мое сердце, найду,

может быть, себе на беду.

Но такое,